Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

войны», когда происходит борьба двух вооруженных армий, подчиняющихся двум разным правительствам, каждое из которых занимает определенную территорию. Для того чтобы началась «самая доподлинная гражданская война», не хватало только точного политического выражения общему волнению и беспокойству[1242]. Автор не без основания полагал, что множество разнообразных социальных конфликтов уже начали перерастать в местные гражданские войны, которые при наличии политического оформления создадут ситуацию «классической» гражданской войны в масштабах всей страны.

Люди разных взглядов с тревогой фиксировали распространение по стране насилия разного рода. Это насилие (самосуды, конфликты из-за продовольствия, аграрные бунты и др.) оценивалось как предвестник полномасштабной гражданской войны.

В то же время для некоторых политиков нарастание конфликтов подтверждало верность собственных предсказаний и служило аргументом в дискуссиях. Так, для Ленина и нарастание конфликтов в деревне, и подавление аграрного движения с помощью армии были важны для обоснования курса на вооруженное восстание в главных политических центрах страны[1243].

Конфликты в деревне лидер большевиков в 1917 году чаще всего именовал крестьянским восстанием, хотя иногда прибегал и к понятию гражданская война. В одном случае это было как раз связано с темами анархии и погромов. Выбор именно этих слов для описания аграрного движения Ленин объяснял стремлением его криминализовать. Он писал: «Или крестьянское восстание от того, что вы назовете его „анархией“ и „погромом“, от того, что Керенский пошлет „военные“ силы против крестьян, перестанет быть элементом гражданской войны?»[1244] Показательно, что крестьянское движение Ленин рассматривал как составную часть уже начавшейся гражданской войны.

В другом случае Ленин писал о возможности специфической гражданской войны в казачьих областях; такая перспектива, по его мнению, ограничивала возможность использования казаков властями: «В борьбе Корнилов и Керенский могут опираться только на дикую дивизию да на казаков. А теперь разложение началось и у казаков, а кроме того, им изнутри их казачьих областей грозят гражданской войной крестьяне»[1245].

В статье «Кризис назрел», опубликованной в «Рабочем пути» 7 октября, рост аграрного движения и подавление его военными силами Ленин назвал главным и определяющим симптомом общенационального кризиса. Более того, победа правительства над «крестьянским восстанием», с его точки зрения, означала бы «окончательные похороны революции, окончательное торжество корниловщины». Ленин считал, что терпеть подавление крестьянского восстания правительством означало «губить всю революцию, губить ее навсегда и бесповоротно»[1246].

Статьи Ленина не остались не замеченными его противниками. «Речь» заявила, что «Рабочий путь» прославляет погромы и что для большевиков революция и погромы являются синонимами[1247]. С. А. Кливанский в «Дне» иронизировал, что Ленин пытался выступить в роли «апологета всех разгромов, погромов и бесчинств». По мнению этого автора, большевики уже достаточно способствовали развитию в стране «разиновщины» и «пугачевщины», так что беспорядки в деревне не нуждались в дополнительном идеологическом обосновании. Вместе с тем Кливанский считал, что Ленин переоценивал значение спонтанных выступлений низов: «Бурлящая в стране стихия не имеет ничего общего ни с революцией, ни с большевизмом»[1248]. «Дело народа» назвало анализ Ленина примером «вопиющей политической безграмотности или поражающей оторванности от жизни». По мнению редакции газеты, погромы в деревне могли казаться кануном пролетарской революции только «фанатизированному воображению» лидера большевиков. Напротив, продолжение аграрных беспорядков грозило тем, что революция «окончательно захлебнется в хаосе и крови»[1249].

Описание крестьянского движения и сопровождавшего его насилия исключительно в терминах погром и анархия свидетельствовало о явной недооценке ситуации. В то же время употребление слов пугачевщина и разиновщина могло бы навести на мысль о перспективах начала крестьянской войны, о чем, собственно, писал и Ленин. Показательно, что их использовал марксист, «западник» Кливанский, но не эсеровские авторы, романтизировавшие крестьянские восстания прошлого: для них признание «погромов» пугачевщиной по-своему легитимировало бы движение.

Съезд кадетской партии специально обсуждал вопрос о «погромной волне». 15 октября Ф. И. Родичев произнес вступительную речь, отметив, что насилие и грабежи стали «всероссийским бытовым явлением». Оратор предложил съезду обратиться к правительству с требованием «принять все меры, чтобы был положен решительный конец этим позорным явлениям»[1250].

Газеты правого направления указывали, что погромы и анархия, «гражданская война» в деревне происходят от безвластия. Такие заметки подводили читателя к мысли о том, что правительству и его представителям следует действовать более решительно, подавляя выступления[1251]. «Новая Русь» обвиняла лично министра-председателя, ставшего излюбленной мишенью для этой газеты: «Керенский принес России ряд поражений, потерь целых губерний и крепостей, и наконец — гражданскую войну»[1252]. Слухи о подготовке выступления большевиков распространялись на фоне известий о новых беспорядках разного толка в провинции. «Живое слово» в начале октября писало, что в то время, как в Петрограде шла подготовка гражданской войны, всю страну охватывала волна «погромного безумия». Толпы «всякого случайного сброда» отказывались подчиняться даже Советам и готовы были их разогнать, чтобы творить свою волю. Автор статьи делал вывод: «Всероссийский погром начался — это начало гибели великого государства, и губят его ничтожные людишки с красивыми словами»[1253]. Ответственность лежала на властях, которые не были способны навести порядок, и это обвинение могло восприниматься как адресованное Керенскому, гордившемуся своим красноречием.

«Биржевые ведомости» винили за «волну анархии» и бездеятельное правительство, и большевиков, которые «неустанно проповедовали и проповедуют гражданскую резню, как средство спасения России и водворения социальной справедливости»[1254]. А «Новое время» писало, что «господа черновы» наравне с большевиками виноваты в грядущей войне между фронтом и тылом[1255]. Тем самым ответственность за насилие возлагалась консервативным изданием не только на радикальных социалистов, но и на руководящие центры социалистов-революционеров.

В середине сентября, когда основной темой в газетах было Демократическое совещание, в Туркестанском крае произошли события, даже выходившие за пределы того, что в то время обычно называлось анархией. Исполком Ташкентского Совета принял решение о создании революционного комитета из представителей радикальных социалистов с передачей ему всей полноты власти в крае для борьбы с продовольственным кризисом. Командующий войсками приказал арестовать ревком, и тогда Совет отстранил его от должности. Вся власть в городе сосредоточилась в Совете, на почту, телеграф и казначейство им была послана охрана[1256].

Местные власти сообщили в Петроград о захвате власти «мятежной бандой» и угрозе резни, требуя направить карательную экспедицию[1257]. А. Ф. Керенский распорядился «принять немедленно самые решительные меры для восстановления порядка, не отступая перед действиями вооруженной силой», его приказ сочувственно цитировала газета конституционных демократов[1258]. Возможность применения властями насилия против Ташкентского Совета обосновывалась описанием выступления как вооруженного мятежа, грозящего кровопролитием во всем крае. Прибывшие в Ташкент 24 сентября правительственные войска восстановили порядок, хотя радикальные социалисты сохранили свое