«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

расами заранее не предрешен, а потому необходима самая полная мобилизация ресурсов белого человечества на борьбу с его экзистенциальным врагом.

Самобытность Мошкова выражается еще и в том, что он был совершенно равнодушен к ключевому для большинства расовых теоретиков еврейскому вопросу. При всем его расистском мировоззрении Мошкова нельзя считать антисемитом, равно как и фанатиком какой-то конкретной национальности. Правильней было бы назвать его ревнителем квазиаристократической «расы господ», черты которой, пускай и неравномерно, но все же проявлялись во всей человеческой популяции. Мошков в глобальном масштабе противопоставлял биологический детерминизм ненавистной ему левой, демократической «утопии» равенства между людьми и народностями. Судьбы России мало интересовали этого мыслителя.

Подобная «вселенская» широта воззрений обособляла Мошкова даже от тех редких русских националистов, которые пытались адаптировать для своих нужд европейские расовые теории. Научный расизм в целом не очень хорошо приживался на русской почве. Не в последнюю очередь потому, что расизм европейских теоретиков часто был направлен и против славян[352]. Если к расистским учениям все же обращались, то, как правило, с целью (в отличие от Мошкова) представить славян и русских в качестве полновесных представителей «высшей» арийской расы, ничуть не уступавших германцам. Наиболее известными адептами расовых теорий среди русских националистов были профессор университета Св. Владимира И.А. Сикорский и влиятельный публицист «Нового времени» М.О. Меньшиков. Первый настаивал на особом «здоровье» и «жизненной силе» русской «расы-нации», единственную угрозу для которой представляет смешение с абсолютно чуждым, «дегенеративным» еврейством[353]. Тогда как у второго были выражены характерные для Мошкова мотивы «загрязнения» русской нации низшими элементами. Утратой русскими своей расовой чистоты и единства Меньшиков подобно Мошкову (но вряд ли под его прямым влиянием) объяснял существующие политические неурядицы и даже борьбу фракций в Государственной думе[354].

Мошков, очевидно, находился на некотором удалении от основных политических течений тогдашней России. Можно ли считать маргиналом и полковника Сурина? Он не гнушался чрезвычайно смелых исторических построений, примитивной аргументации и топорных художественных приемов, но в его идеях и особенно в их преломлении было мало оригинального. Не было ничего исключительного и в его стремлении поучаствовать в пропагандистской кампании.

Политика военного ведомства в области печати

В то время в Военное министерство поступало множество записок о поднятии пошатнувшейся дисциплины и патриотического духа посредством пропаганды. В той же связке дел, что и записка Сурина, имеется прошение «Потомственного дворянина Николая Александровича Андрушкевича и сына канцелярского служителя Ивана Викторовича Шкарина», датируемое 1 мая 1905 г.[355] Эти господа решили издавать листок «На войне» с целью «популяризировать настоящую (Русско-японскую. – А. Ф.) войну среди общества и народа», а также «противостоять многочисленным прокламациям подпольных кружков»[356]. Для успеха своего предприятия Андрушкевич и Шкарин просили выделить им 5000 рублей и приобрести за казенный счет «некоторое количество» экземпляров издания[357].

С подобными инициативами выступали и люди, занимавшие более высокое положение. Командующий войсками Виленского военного округа, мотивируя свое решение оказать поддержку выходившей при штабе округа газете, писал военному министру: «К числу действительнейших средств для проведения в армию здравых идей и для борьбы с зловредной пропагандой, столь сильно проникшей в войска, надо отнести печатное слово»[358]. Командование Приамурского военного округа и вовсе решило издавать рассчитанную как на военных, так и на гражданских лиц газету охранительного направления с неожиданным для такого рода изданий названием «Свободное слово». Объясняя этот оригинальный ход, начальник штаба округа также писал о необходимости «парализовать столь пагубное влияние преступных (нелегальных. – А. Ф.) изданий и разнузданной местной прессы»[359]. Командующий войсками Туркестанского округа, ходатайствуя о выделении средств на нужды выходившей в Ташкенте военной газеты, подчеркивал, что решение о начале ее издания было принято «под влиянием серьезной необходимости противиться энергичной пропаганде агитаторов-революционеров в войсках»[360].

Регулирование потоков печатной продукции, предназначавшейся для военнослужащих, осуществлялось посредством циркуляров Главного штаба. В них объявлялось о выходе в свет различных изданий, признанных полезными для военнослужащих. В списках отдельно выделялись издания, удостоившиеся особой рекомендации к распространению в войсках. За экспертизу книг и периодических изданий для военных отвечала Часть по изданию уставов и положений об образовании войск в составе 3-го отделения Главного штаба. До установления Временными правилами о печати 24 ноября 1905 г. явочного порядка регистрации газет и журналов подразделение Главного штаба отвечало и за выдачу разрешений на выпуск периодических изданий для войск. В феврале 1906 г. Часть по изданию уставов была упразднена, а ее функции перешли к воссозданному по инициативе военного министра А.Ф. Редигера Комитету по образованию войск при Военном совете[361]. В Комитет по образованию войск входили 6 постоянных и 13 временных членов[362]. Председателем Комитета был назначен генерал С.Н. Мылов, однако уже в конце 1906 г. он оставил должность по болезни. Мылова сменил генерал А.П. Скугаревский, возглавлявший Комитет вплоть до его расформирования в августе 1909 г.

Определенное время главным «подрядчиком» военного ведомства в сфере пропаганды являлся полковник Д.Н. Дубенский. С 1901 г. он издавал «военно-народную» газету «Русское чтение». В 1904–1905 гг. Дубенский являлся также редактором официальной «Летописи войны с Японией». С началом Первой мировой ему снова было поручено издание «Летописи войны», к тому же с октября 1914 г. Дубенский занимал должность придворного историографа и отвечал за написание официальных отчетов о поездках императора на фронт[363]. Связи при дворе Дубенскому удавалось использовать к выгоде «Русского чтения». С 1901 г. газета по высочайшему повелению выписывалась «на счет министерства двора для всех рот, эскадронов и батарей войск гвардии и армии», шефом которых состоял император[364]. Когда возникла потребность в широком распространении верноподданнической солдатской газеты, Дубенский напомнил о себе. 10 ноября 1905 г. он отправил военному министру обстоятельное послание о пользе, которую может принести печатное слово в деле «успокоения» войск. Эти рассуждения подводили к следующему выводу: «Что касается собственно частного вопроса, какая газета может быть пригодна для армии, я могу указать, что общедоступных газет у нас очень мало. <…> Приходится невольно обратить внимание вашего превосходительства на издаваемую и редактируемую мною газету “Русское чтение”, которая возникла пять лет назад именно с целью, чтобы дать народу и армии простую, спокойную газету»[365]. Дубенский достиг своей цели. «Русское чтение» не просто порекомендовали в обыкновенном порядке. В конце ноября 1905 г. и.д. начальника Главного штаба в особом секретном письме просил командующим округами позаботиться о «самом широком» распространении газеты «Русское чтение» среди нижних чинов в целях борьбы с революционной пропагандой[366]. Более того, в соответствии с высочайшим повелением от 15 июля