День независимости - Форд Ричард

Из открытой дверцы моей машины веет прохладой.

– Хорошо, мистер Баскомб. Покажите мне ваши водительские права, и я вас больше задерживать не буду. – Молодой страж порядка приобретает довольный вид, как будто ему очень нравится произносить эти стандартные слова.

– Конечно-конечно. – И я, быстро достав бумажник, извлекаю права из отделения, где они соседствуют с моим риелторским удостоверением, членской карточкой «Клуба краснокожего» и карточкой клуба выпускников Мичиганского университета.

– Если вы положите их на капот моей машины, – говорит он, поправляя на плече микрофон, – и отступите на несколько шагов, я загляну в них, положу обратно и вы сможете их забрать. Вас это устроит?

– Более чем. Но к чему такие сложности? Я могу просто отдать их вам.

Я делаю шаг в сторону его машины, из низенькой крыши которой торчит маленькая, похожая на пружину радиоантенна. Однако он нервно произносит:

– Не приближайтесь ко мне, мистер Баскомб. Если не хотите показывать права, – он скашивает глаза к микрофону, – я могу вызвать сюда полицию штата Коннектикут и вы получите возможность объяснить им ваше дело.

Личину дружелюбного блондина точно ветром сдуло, а под ней обнаружилась зловещая, как полицейский протокол, морда жесткого малого, склонного интерпретировать очевидную невиновность как очевидную вину. Уверен, подлинное его «я» силится сейчас понять, как пишется «Баскомб», – фамилия явно еврейская, ведь Нью-Джерси под завязку набит жидами, латиносами, черножопыми, арабами и коммуняками, переловить бы их всех да напомнить им пару вещей. Я вижу, как он опускает руки и заводит их за спину, там у него, надо полагать, пушка. (Я ничего подобного не провоцировал. Просто хотел отдать ему мои водительские права.)

– Да у меня и дела-то никакого нет, – говорю я, обновляя мою улыбку, и кладу права прямо над фарой. – А против ваших правил я ничего не имею.

И отступаю на несколько шагов.

Молодой человек, дождавшись, когда их наберется десять, выходит из-за дверцы и осторожно берет права с капота. Я вижу поверх его синего нагрудного кармана дурацкую позолоченную табличку. Эрик. Помимо рубашки и синих брюк на нем крепкие, с каучуковой подошвой башмаки сотрудника вспомогательной полиции и дурацкий красный аскотский галстук. Я вижу также, что он старше, чем выглядит, что ему отнюдь не двадцать два. Лет тридцать пять, пожалуй. Наверное, не раз подавал заявление о приеме в полицию, но местное управление отказывало ему из-за «отклонений» в результатах его тестирования по Роршаху, хоть издали он и выглядит, как юноша, которого любой отец полюбил бы всей душой и, не пожалев никаких денег, отправил учиться в Дартмут.

Отступив под защиту открытой дверцы, Эрик углубляется в изучение моих прав, не преминув поднять на меня взгляд, дабы сравнить мою физиономию с фотографией. Я же замечаю на его физиономии почти бесцветные «гитлеровские» усики, а на изнанке ладони какую-то татуировку – череп, быть может, да еще и обвитый змеей (нанесенный, несомненно, в «Искусстве тела»). Кроме того, это я тоже заметил только сейчас, мочку его правого уха украшает крошечная золотая бусина. Для Дип-Ривера комбинация забавная.

Эрик переворачивает мои права – посмотреть, не состою ли я в донорах органов (не состою), выходит из-за дверцы, опускает их на капот и снова возвращается под ее защиту. Я так и не понял, при оружии он или без.

– Ну вот, – произносит он с намеком на прежнюю теплоту. Не знаю, что ему удалось выяснить, если б я был серийным убийцей, в правах такого не пишут. – К нам сюда очень много чужаков наезжает, мистер Баскомб. А люди, которые здесь живут, не любят, когда их беспокоят. Потому, наверное, мы и не остаемся без работы.

Он приязненно ухмыляется. Теперь мы снова друзья.

– Я и сам этого терпеть не могу – говорю я, подходя к капоту и укладывая права в бумажник. Интересно, унюхал ли Эрик запах мертвой птицы.

– Вы, наверное, поразились бы, узнав, сколько чокнутых съезжает с девяносто пятого, чтобы поболтаться по нашему городу.

– Не сомневаюсь, – отвечаю я. – Сто процентов.

Невесть по какой причине я вдруг начинаю чувствовать себя обессиленным, как будто мне пришлось просидеть несколько дней в тюрьме и я только в этот миг вышел оттуда под резкий свет дня.

– В частности, в выходные, – продолжает социолог Эрик. – И особенно в эти. Тут уж к нам психи просто отовсюду стекаются. Из Нью-Йорка, Нью-Джерси, Пенсильвании.

Он покачивает головой. По его мнению, большинство психопатов как раз в этих штатах и живет.

– А вы давно дружите с мистером О’Деллом? – Защищенный дверцей Эрик улыбается. – Мне он очень нравится.

– Нет, – отвечаю я, отступая к моей машине, из которой так и струится прохладный воздух, который обессиливает меня еще пуще.

– Просто деловые знакомые, я так понимаю, – говорит он. – Вы тоже архитектор?

– Нет, – повторяю я. – Моя бывшая жена вышла за мистера О’Делла, а я приехал, чтобы забрать сына, хочу прокатиться с ним по паре штатов. Хорошая идея, как по-вашему?

Я без труда представляю себе, как меня охватывает желание навредить чем-нибудь Эрику.

– Ух ты, дела у вас серьезные.

Он ухмыляется, стоя за синей дверцей. Разумеется, он уже все про меня понял: потерпевший крушение жалкий тип, взявшийся за унизительное, безнадежное дело, – любой чокнутый намного интереснее. Впрочем, и от такого можно ожидать чего угодно. А ну как у меня полный багажник фосфорных гранат и я собираюсь устроить здесь кровавую бойню?

– Не такие уж и серьезные, – говорю я и выдерживаю паузу, разглядывая его. – Мне они даже нравятся.

– Так Пол ваш сын? – спрашивает Эрик. И притрагивается указательным пальцем к бусине в ухе – маленький жест превосходства.

– Ага. А вы знаете Пола?

– О да, – усмехается Эрик. – С Полом мы все знакомы.

– Кто – все? И что это значит? – Я чувствую, что брови мои почти смыкаются.

– Нам всем приходилось встречаться с Полом. – Он начинает опускаться на сиденье своего дурацкого «Юго».

– Уверен, мальчик не доставил вам никаких хлопот, – говорю я, думая, что наверняка доставил и доставит еще. Эрик в аккурат из тех кривляк, каких Пол находит страшно смешными.

Уже усевшись, Эрик говорит что-то, но я не различаю слов. Явно что-то хитрожопое и не предназначенное для меня. А может быть, сообщение по рации посылает. Затем он сдает назад, разворачивается.

Я прикидываю, не сказать ли ему какую-нибудь гадость, не броситься ли с визгом к его окошку. Но не могу же я допустить, чтобы меня арестовали на подъездной дороге моей бывшей жены. И лишь машу Эрику рукой, и он машет в ответ. Думаю, он говорит: «Приятного дня» – на его полицейский, неискренний манер, – прежде чем скрыться с глаз моих, медленно укатив по Свэлоу-лейн.

Первое живое существо, какое обнаруживают мои утомленные глаза, когда я въезжаю на землю О’Деллов, это моя дочь Кларисса. Увлеченно лупя по желтому мячу, она играет сама с собой в тетербол довольно далеко от особняка, на просторной лужайке, которая раскинулась по спускающемуся к пруду склону холма, и долго не замечает меня, сидящего в машине и наблюдающего за ней.

Я ставлю машину за домом (фасад смотрит на лужайку, на воздушный и водный просторы, туда, где восходит солнце и, может быть, пролегает – откуда мне знать? – путь к всеведению, и устало вылезаю в жаркое, жизнерадостное утро, смирившись с мыслью, что мне еще придется искать Пола.

Дом Чарли представляет собой, разумеется, великолепное сооружение с белым архитравом, сложной, крытой белым и синим гонтом, двускатной кровлей, с высокими сплошного стекла окнами и широкой, идущей вдоль трех его стен верандой, с которой можно спуститься по белым ступеням на лужайку, на то самое место, где мы с Чарли беседовали о Шекспире и пришли к заключению, что не доверяем друг другу.

Я бочком протискиваюсь сквозь грядку гортензий в лиловом цвету (столь не похожих на те, что засохли на Клио-стрит), выхожу, слегка пошатываясь и ощущая себя легконогим, но вялым, на знойную лужайку, веки мои подрагивают, глаза рыщут туда-сюда в поисках того, кто первым заметит меня (такие выходы на сцену никогда достоинством не отличаются). К вечному моему позору, я забыл-таки купить этим утром подарок, который утешил бы Клариссу, не отправляющуюся в поездку вместе с братом. Чего бы я ни отдал сейчас за красочную головную повязку а-ля Винс Ломбарди или книгу о Гранитных Плитах, наполненную вдохновительными цитатами из разговоров между таймами. Она могла бы стать нашим общим посмешищем. Да, тут я дал маху.