Счастливые девочки не умирают - Кнолл Джессика

– Я могу убить друга, – однако не в силах признаться, что собралась замуж не за того парня.

Эндрю изменился в лице.

– Ты серьезно?

Я могла бы отказаться от своих слов, привычно оправдать чем-нибудь свои сомнения, но я утвердительно кивнула.

– Так что же ты делаешь? Почему бы не закончить отношения? – Эндрю искренне забеспокоился, и мне стало только хуже. Я не думала, что человек способен так искренне переживать за другого.

Я пожала плечами.

– Это же очевидно. Боюсь.

– Чего боишься?

Я уставилась в одну точку и попыталась подобрать слова.

– Когда я с Люком, на меня накатывает… беспросветное одиночество. – Я провела пальцем под глазами. – Он не плохой человек. Просто ему не дано меня понять. Да и кому это дано? Со мной нелегко; может быть, я и не заслуживаю ничего лучшего. Кроме того, у Люка много других достоинств. Быть с ним – своего рода гарантия.

– Гарантия?

Эндрю скривился.

– У меня есть пунктик, – сказала я, постучав пальцами по виску, – что меня никто не сможет обидеть, если я буду Ани Харрисон. Это Тифани Фанелли можно раздавить, как жука, а с Ани Харрисон такой номер не пройдет.

Нагнувшись, Эндрю заглянул мне в глаза.

– Я что-то не припомню, чтобы кто-то раздавил Тифани Фанелли.

– Раздавили. В лепешку.

Эндрю вздохнул, погладил меня по затылку, и в следующий миг я щекой почувствовала, как колется его элегантный свитер. За все время нашего знакомства мы так редко прикасались друг к другу, что я совсем не знала, как он пахнет и какая у него кожа. Во мне поднялась волна страшной тоски, поглотившая Люка, Уитни и ее детей с оригинальными именами, все те эмоциональные инвестиции, которые не дадут нам быть вместе, и обрушилась на меня всей своей тяжестью.

В бывшем классе Эндрю три длинных стола по-прежнему стояли в форме буквы «П», норовя зажать учителя в тисках. Но это были уже не старые парты с ламинированными столешницами и разномастными стульями, а металлические столы с плавными линиями в духе «Ресторейшн хардвэр». Такой стол выглядел бы вполне уместно и в моей собственной квартире, вписавшись в тщательно выверенный стиль. «Эклектичный», по выражению миссис Харрисон. Наклонившись над полированной столешницей, я вгляделась в свое искаженное отражение: вытянутый подбородок, один глаз здесь, другой – там. В школе я при любом удобном случае изучала каждый выскочивший на лице прыщик: в оконных стеклах, в стеклянных витринах столовой. С таким количеством блестящих поверхностей в классе я бы никогда не смогла сосредоточиться на уроке.

Эндрю подошел к учительскому столу и повертел в руках разные штуки, оставленные своим преемником.

– Ты знаешь, что мистер Фридман до сих пор преподает? – спросил Эндрю.

– Неужели? – Мне вспомнился тот день, когда мистер Фридман выволок Артура из класса под притворно-невозмутимым взглядом миссис Хёрст. – Он всегда казался мне каким-то туповатым.

– Вообще-то, – сказал Эндрю, присев на край стола и забросив одну ногу на другую, точь-в-точь как во время урока, – Боб умный парень. Даже слишком умный для учителя. Поэтому он не может найти общий язык с учениками. Он на голову выше всех нас.

За окном уже сгустились сумерки, но гуманитарное крыло выходило на ярко освещенную главную улицу и художественный корпус колледжа Брин-Мор.

– Поэтому все обожали твои уроки, – сказала я. – Ты говорил с нами на одном языке. Как наш ровесник.

– Не уверен, что это комплимент, – ответил, смеясь, Эндрю.

Я тоже рассмеялась.

– Это комплимент. – Я снова мельком глянула на свое смешное отражение. – Нам повезло, что у нас был молодой преподаватель, еще не успевший забыть собственные школьные годы.

– Не знаю, много ли было от меня толку, – сказал Эндрю. – Я никогда не сталкивался с таким недоброжелательным отношением, как здесь. Может, все переменилось, когда я сам учился в старших классах, просто внимания не обращал. Впрочем, нет, я бы все-таки заметил. Я сразу почувствовал, что атмосфера в Брэдли гнилая. У тебя не было шансов прижиться здесь.

Что за ерунда. Шанс всегда есть. Просто свой я профукала.

– Я не отличалась умом и сообразительностью. Зато в Брэдли я научилась постоять за себя. – Я провела костяшками пальцев по рифленой металлической поверхности стола. – Артур многому меня научил.

– Есть более подходящие способы обучения, – возразил Эндрю.

– Жаль, я не узнала о них раньше, – ответила я с грустной улыбкой. – Пришлось довольствоваться тем, что было.

Эндрю уткнул подбородок в грудь, словно собирался с мыслями перед тем, как провести важную параллель между музеем естествознания и страхом перемен Холдена Колфилда.

– Ну что же, откровенность за откровенность, – кашлянув, сказал он. – Я тоже должен кое в чем признаться.

Луч яркого света освещал Эндрю со спины, так что он казался темным изваянием, безликим и ничего не выражающим. У меня заколотилось сердце. Я была уверена, что Эндрю собрался сделать важное признание. Наша особая связь, волнующая химическая реакция между нами, – не игра моего воображения.

– В чем?

– Тот ужин с тобой и Люком. Мир, конечно, тесен, но я… – Эндрю шумно вдохнул. – Я знал, что Люк – твой будущий муж. И устроил ужин, чтобы встретиться с тобой.

От надежды меня бросило в жар.

– А как ты узнал?

– Один сотрудник, знавший, что раньше я преподавал в Брэдли, сказал, что Люк женится на девушке из этой школы. Люк и прежде говорил о тебе, называя тебя Ани, но я не припоминал, чтобы в Брэдли учились девушки с таким именем. В общем, я зашел в Фейсбук… – Эндрю забарабанил пальцами по воображаемой клавиатуре, потом по-женски кокетливо закрыл лицо руками и рассмеялся. – Стыдно признаться, но я зашел на страничку Люка, увидел тебя на фотографиях и не поверил своим глазам.

Небо давно потемнело, и комната замерла, вобрав в себя ночные тени. На секунду что-то заслонило свет, лившийся с улицы через окно, ослепительный ореол позади Эндрю погас, и я смогла разглядеть его лицо. Он был чем-то напуган.

Перед старым зданием школы остановилась маленькая серебристая машина с надписью «Охрана». Водитель распахнул дверцу, вышел из машины и деловито направился ко входу.

Сердце в груди запрыгало вверх и вниз – верный знак, что меня вот-вот начнет безостановочно трясти. Нет, я не страдаю от панических атак. Панические атаки – для хилых невротиков и тех, кто боится летать самолетами. Их демоны, какими бы они ни были, и рядом не стояли с холодящим ожиданием неизбежной беды, которое терзает меня с того дня, как я живой выбралась из столовой.

– Нас засекли?

– Не знаю, – ответил Эндрю.

– Что он тут забыл?

– Не знаю.

Охранник вошел в здание, и где-то вдалеке хлопнула дверь.

– Кто здесь? – прокатилось эхо.

Эндрю приложил палец к губам и жестом подозвал меня к себе. Он отодвинул стул, и – я просто не могла в это поверить! – мы вместе нырнули под учительский стол. Эндрю пришлось сложиться в три погибели, чтобы я тоже поместилась.

Мы затихли, тесно прижавшись коленями друг к другу. Эндрю притянул стул на место и, обернувшись ко мне, заговорщицки ухмыльнулся.

Сердце у меня замерло – вот еще одно отличие от панической атаки: никакого отчаянного сердцебиения, поникший белый флаг, – и через минуту я ощутила в комнате чужое присутствие. А вдруг это вовсе не охранник, которого мы видели из окна? Из года в год «Женский журнал» предостерегал читательниц о преступниках, которые переодеваются полицейскими, сантехниками или курьерами, чтобы проникнуть в машину, квартиру или добраться до хозяев и изнасиловать, изувечить, убить. Поле зрения сузилось до точки, как на гаснущем экране допотопного телевизора. Кажется, я не дышала. В глазах померкло, и краем сознания я отметила, как остановилось сердце.

По комнате прошелся луч света.

– Есть тут кто?

У Бена был такой же тихий и бесцветный голос. «Ку-ку», – монотонно произнес он тогда. Словно заурядное «привет», «нет», «конечно». Мистер Ларсон прикрыл рот ладонью, и по морщинкам в уголках глаз я поняла, что он с трудом сдерживает смех. У меня почему-то задрожали бедра. Почему вдруг бедра? Наверное, дрожь началась в коленках, но передалась выше.