Вкус дыма - Кент Ханна

– Я вначале думала, что Натан надо мной потешается, но потом своими глазами увидела, как самая незамысловатая вещь – отвар из листьев, мазь из свиного жира с серой, сок, выжатый из корней, или даже капуста – может исцелить больного человека.

Мне казалось, переезд в Идлугастадир обернулся для меня большой удачей. Натан смастерил мне новые туфли из тюленьей кожи, подарил платок, а уж гагачьих яиц можно было есть сколько влезет. Всякий раз, когда Натан уезжал из дома, он привозил подарки для меня и Сигги. Вот почему при первой встрече я подумала было, что Сигга – дочь Натана. Он дарил ей наряды, и меня, когда я приехала, тоже осыпал подарками. Кружева, шелк и крошечный платочек – по словам Натана, из самой Франции. Такая жизнь казалась мне роскошной – несмотря на безлюдье, несмотря на тесный и захламленный дом. Гости у нас бывали нечасто. Впрочем, у меня был Натан, да и Сигга не слишком допекала. – Агнес понизила голос. – Вы ее видели, преподобный? Она получила помилование?

Тоути покачал головой.

– Этого я пока что не знаю.

– Сигга, наверное, изменилась, – задумчиво проговорила Агнес. – Стала, наверное, на редкость набожной. А ведь в Идлугастадире она порой вела себя как сущий чертенок. Вечно судачила о соседях, и Натан, бывало, спрашивал: как, мол, она думает, кто на ком должен бы жениться и на кого были бы похожи их дети; простодушие Сигги его забавляло. Я даже не возражала, когда Сигга именовала себя экономкой или приказывала мне сделать то, чем ей бы полагалось заняться самой: опорожнить ночной горшок, выгрести навоз из коровника, повесить сушиться рыбу, которую поймал Натан. Она, как и говорил Натан, была сущее дитя, и образ мыслей у нее был соответственный.

Фридрик Сигюрдссон появился в Идлугастадире вскоре после моего приезда. Я никогда прежде с ним не встречалась, но Сигга рассказала мне о нем и прибавила, что они с Натаном вроде как приятели. Всякий раз, говоря о Фридрике, она пунцовела, точно освежеванный ягненок. Надо сказать, что Фридрик вызывал у меня неприязнь. Сидело в нем некое буйство. Натан, впрочем, был не лучше. Настроение у них, когда оба находились в одной комнате, менялось каждую минуту – только что смеялись и шутили и вот уже смотрят друг на друга волком. Причем эта злоба была как зараза. В их присутствии всякая мелкая обида ощущалась болезненно, точно острый шип, вонзившийся в палец. Фридрик, думалось мне, безрассудно смелый мальчишка, который вон из кожи лезет, чтобы доказать, что он мужчина. Оскорбить его было легче легкого. Полагаю, он считал, что весь мир настроен против него, оттого и бесился. Не нравилось мне это в нем – как он вечно ищет повод разозлиться. Он любил драться. Любил ходить с ободранными костяшками пальцев.

Натан был совсем другой. Он не считал, будто должен кому-то что-то доказывать. Зато ему не давали покоя приметы и знамения. И то, что так меня восхищало в Натане, – его взгляд на мир, тяга к знаниям, легкость в общении с теми, кто ему по душе, – имело свою недобрую изнанку. Кто слишком радуется ясному дню, тому и ненастье снести стократ тяжелее.

Агнес прервала рассказ, заметив, что Тоути морщится и трет ладонью горло.

– Что-то не так, преподобный? – спросила она.

Тоути откашлялся.

– Просто здесь душновато, только и всего, – сказал он. – Продолжай. Чуть попозже я схожу за водой.

– Вы бледны.

– Слегка простыл, мотался туда-сюда в непогоду.

– Может быть, вам не следует сегодня ехать на ночь в Брейдабоулстадур.

Тоути, улыбаясь, покачал головой.

– Бывало и похуже, – сказал он. – Я не хотел прерывать твой рассказ. Пожалуйста, продолжай.

Агнес окинула его обеспокоенным взглядом, но все же кивнула:

– Что ж, хорошо. В тот день, когда я впервые увидела Фридрика Сигюрдссона, я несла воду от ручья. Я услышала крик, а потом увидела рыжеволосого молодого всадника, который ехал рысью по горной тропе. С ним была женщина. Натан выглянул на шум из окна мастерской и вышел, не дав себе труда запереть за собой дверь. Гости в Идлугастадире появлялись редко, и Натана, судя по всему, такое положение дел устраивало.

Натан представил мне юношу как Фридрика, а тот добавил, что приходится сыном Сигюрду, владельцу хутора Катадалюр, который находится выше по горе. Фридрик сказал, что уезжал на зиму, а затем познакомил нас со своей спутницей – Тоурунн, служанкой с испорченными зубами, которые она беспрестанно скалила. Я заметила, что Сигга встревожилась при виде Тоурунн. Правду говоря, преподобный, оба они не понравились мне с первого взгляда. Фридрик показался мне бахвалом и задавакой. Он болтал без умолку, уверял, что сделает своего отца богачом, а потом сообщил, что, дескать, отделал троих взрослых мужчин в Вестурхоупе, да так, что подбитыми глазами дело не обошлось. Словом, обычное бестолковое мальчишечье вранье. Не знаю, почему Натан так его заслушался – не любил он подобные разговоры, хотя и сам не прочь был похвастать своими удачами. Впрочем, я предполагала, что он чувствует себя наставником Фридрика – примерно таким же, каким, по его словам, он пытался стать для Сигги.

В тот день Натан пригласил Фридрика и Тоурунн в дом. Новые знакомцы не вызвали у меня особого интереса, но все же я догадалась, что семья Фридрика живет бедно. Он набросился на свою порцию рыбы так жадно, будто умирал с голода. Странно было представить его другом Натана.

Едва Фридрик отправился восвояси – Тоурунн затрусила вслед за ним, точно верная собачонка, – как Натан куда-то исчез. А когда появился снова, я спросила, где это он пропадал, а он усмехнулся и ответил, что проверял, цело ли его добро. Почему, спросила я. Да потому, отвечает, что Фридрик вороват и что чужие деньги ему покоя не дают.

Тогда я спросила, зачем он, раз такое дело, вообще пускает Фридрика в дом, а Натан расхохотался и сообщил, что денег в доме не держит и к тому же его эта игра забавляет. Так что дружбой их отношения было не назвать – скорее странным, от скуки, соперничеством. Фридрик считал Натана богачом и стремился урвать толику его богатства, а Натан потакал этому исключительно потехи ради, прекрасно зная, что Фридрик никогда в жизни не сыщет его денег. После этих слов я заявила Натану, что, по-моему, вот так подзуживать человека опасно, но он лишь со смехом ответил, что Фридрик вовсе не опасен, поскольку его и мужчиной назвать нельзя – так, безрассудный юнец. Меня это не успокоило. Я возразила, что Фридрик вдвое крупней его, Натана, и, если дойдет до драки, без труда его одолеет. Натану мои слова не понравились. Тогда-то и случилась наша первая размолвка.

– И что сказал Натан?

– О, он схватил меня за руку, выволок во двор и потребовал, чтобы я впредь не смела говорить о нем так в присутствии Сигги. Я возразила, что всего лишь сказала правду и вовсе не хотела его задеть и что Сигга о нем самого лучшего мнения, как, впрочем, и я. Эти слова его отчасти умаслили, но меня напугало то, как стремительно у него сменилось настроение. Потом я узнала, что Натан и впрямь изменчив, как море, и если увидишь, как лицо его переменилось и потемнело, – помоги тебе Господь. Он мог признаваться тебе в дружеских чувствах, а минуту спустя грозить, что вышвырнет за дверь, случись тебе уронить ведро с водой. Как говорится, за каждой горой есть свое ущелье.

– Возможно, если бы ты знала об этом раньше, то не пошла бы к нему на службу, – предположил Тоути.

Агнес помолчала немного, затем покачала головой.

– Я хотела вырваться из Ватнсдалюра, – тихо проговорила она.

– Расскажи про Сиггу, – попросил Тоути. – Какая она?

– Ну, тем вечером, после визита Фридрика, Сигга завела речь о замужестве. Я спросила, не считает ли она Фридрика Сигюрдссона весьма привлекательным молодым человеком, да еще с такими заманчивыми перспективами. Я шутила, конечно. Фридрик – рыжий, веснушчатый, весь в пестринах, точно ломоть колбасы, а родители у него бедны, как церковные мыши. И однако же, когда я задала Сигге этот вопрос, она заалела, словно свежая кровь, и спросила – как по-моему, помолвлен ли Фридрик с Тоурунн? Тогда-то я и поняла, что у нее есть виды на этого юнца.