Норвежский лес - Мураками Харуки

— Да, в общем-то, нет. Мне все равно.

— «Да, в общем-то, нет. Мне все равно», — опять повторила она мои слова. — Мне очень нравится, как ты говоришь. Будто красиво штукатуришь стену. Кто-нибудь тебе говорил? Такое?

— Нет, — ответил я.

— Меня зовут Мидори[17]. Но зеленый цвет совсем не к лицу. Странно, да? Тебе не кажется, что это несправедливо? Словно проклята на всю жизнь… Знаешь, мою старшую сестру зовут Момоко. Чудное́ имя, правда?

— И ей идет розовый[18]?

— Еще как. Будто рождена носить все розовое. Видишь, какая несправедливость?

На ее стол принесли еду, и парень в полосатом пиджаке позвал:

— Эй, Мидори, иди есть.

Она повернулась и жестом показала, что поняла.

— Слушай, ты лекции конспектируешь? По «Истории театра II»?

— Да, а что?

— Будь другом, дай списать? Я пропустила две, а в той группе у меня знакомых больше нет.

— Бери, конечно. — Я достал из сумки тетрадь, проверил, нет ли там лишних записей, и передал Мидори.

— Спасибо. Ватанабэ, а ты послезавтра пойдешь в институт?

— Пойду.

— Тогда приходи сюда в двенадцать. Верну тетрадь, заодно угощу тебя обедом. Пищеварение не расстроится, если будешь есть не один?

— С какой стати? — сказал я. — Только не нужно благодарностей. За какой-то конспект.

— Ладно тебе. Я люблю благодарить людей. Ну как, идет? Ты не записал. Не забудешь?

— Не забуду. Послезавтра в двенадцать встречаемся с тобой здесь.

Из-за спины раздалось:

— Эй, иди скорей, а то все остынет.

— Ты давно научился так говорить? — не реагируя на зов, спросила Мидори.

— Наверное, да. Я сам не обращал на это внимания, — ответил я. И действительно, она сказала мне об этом первой.

Мидори о чем-то задумалась, но вскоре улыбнулась, встала и пошла за свой стол. Когда я проходил мимо, она помахала мне. Остальные трое лишь скользнули по мне взглядами.

В среду в двенадцать Мидори в ресторане не появилась. До ее прихода я решил выпить пива, но ресторанчик начал заполняться публикой, и пришлось заказать еду и поесть одному. Когда я закончил, было уже двенадцать тридцать пять, но она так и не пришла. Я расплатился, вышел на улицу и сел на каменную лестницу к маленькому храму, чтобы развеять пивной хмель, а заодно подождать Мидори до часу, но все было тщетно. Так и не дождавшись, я вернулся в институт, почитал в библиотеке книгу, а в два часа пошел на семинар по немецкому.

После занятий зашел в учебный отдел, проверил журнал посещаемости и нашел в группе «История театра II» ее имя. Студентка по имени Мидори была только одна — Мидори Кобаяси. Затем я нашел в картотеке студентов 1969 года поступления карточку на имя «Кобаяси Мидори» и записал ее адрес и номер телефона. Она жила в районе Тосима, в частном доме. Я пошел к автомату и набрал номер.

— Алло, «Книжный магазин Кобаяси».

— Извините, можно позвать Мидори?

— Нет, ее сейчас нет.

— Она в институте?

— Кажется, в больнице. А кто говорит?

Я, не называя себя, вежливо попрощался и повесил трубку. В больнице? У нее травма? Или заболела? Однако в мужском голосе не чувствовалось тревоги: «Кажется, в больнице». Такой тон, будто больница — часть ее жизни. Прозвучало непринужденно, вроде «пошла за рыбой в лавку». Я задумался, но потом все надоело, и я вернулся в общагу и завалился на кровать с «Лордом Джимом» Джозефа Конрада, которого накануне взял почитать у Нагасавы. Дочитав последние главы, я пошел вернуть ему книгу.

Нагасава как раз собирался идти на ужин, и я составил ему компанию.

— Ну и как МИДовский экзамен? — поинтересовался я. В августе проводилась вторая ступень экзамена на высший разряд в МИД.

— Обычно, — ответил Нагасава как ни в чем не бывало. — Сдается очень просто. Коллективная дискуссия или там собеседование… девчонку прибалтываешь точно так же.

— Ну то есть, все в порядке? — спросил я. — А когда результаты?

— В начале октября. Если пройду, с меня ресторан.

— Интересно, что это такое — «вторая ступень экзамена на высший разряд в МИД»? Наверное, все такие же умные, как и ты?

— Ерунда. Почти все — болваны. А если не болваны, то дегенераты. Девяносто пять процентов стремящихся стать чиновниками — отребье. Я не вру. Они читать-то толком не умеют.

— Тогда зачем ты поступаешь в МИД?

— По разным причинам, — ответил Нагасава. — Например, мне нравится работа за границей и так далее. Но самое главное — я хочу проверить свои силы. А если проверять, то на высшем уровне. Ну, то есть, на государственном. Докуда я смогу подняться в таком огромном чиновничьем аппарате, как МИД. На что у меня хватит сил. Понимаешь?

— Со стороны похоже на игру.

— Это игра и есть. У меня нет стремления к власти или деньгам. Нет, правда. Может, конечно, я ничтожный и своенравный, но не так, чтобы очень. Как говорится, я — сама беспристрастность и бескорыстие. При этом, человек любопытный. И хочу попробовать на зуб этот бескрайний и жестокий мир.

— И у тебя нет идеалов?

— Куда там? — воскликнул он. — Они и по жизни-то не нужны. Ведь требуются не идеалы, а норма действий.

— Но многие живут иначе, — возразил я.

— Тебе не нравится жить, как я?

— Да при чем тут? — запротестовал я. — Ни то и ни другое. Ведь так? Это не я поступаю в Токийский университет. Не я сплю с понравившимися девчонками, когда заблагорассудится. Не у меня подвешен язык. Не на меня все обращают внимание. У меня и девчонки своей даже нет. О чем можно мечтать, окончив филфак второсортного частного института? Что ты на это скажешь?

— То есть, ты завидуешь моей жизни?

— Нет, не завидую, — ответил я. — Я для этого слишком привык к себе. И, если честно, мне безразличны и Токийский университет, и МИД. Я завидую тебе только в одном: что у тебя такая классная подруга — Хацуми.

Он какое-то время ел молча.

— Знаешь, Ватанабэ, — заговорил Нагасава после еды, — мне кажется, мы с тобой где-нибудь встретимся лет этак через десять-двадцать. Что-то сведет нас вместе…

— Ну, ты прямо по Диккенсу говоришь. — Меня даже смех разобрал.

— Точно, — засмеялся и он. — Однако мои предчувствия часто сбываются.

После еды мы пошли чего-нибудь выпить в соседний бар. И просидели там до девяти вечера.

— Скажи, а какая у тебя норма действий? — спросил я.

— Ты что, шутишь?

— Не шучу. Мне интересно.

— Быть джентльменом.

Я не засмеялся, но чуть не упал со стула.

— Джентльменом — в смысле, как те джентльмены?

— Именно. Те джентльмены.

— А что это значит — быть джентльменом? Расскажи, если есть какие-нибудь правила.

— Делать не то, что тебе хочется, а то, что ты должен.

— Ты — самый странный человек из всех, кого я встречал до сих пор.

— А ты — самый серьезный из всех, кого встречал я, — сказал он и сам заплатил по счету.

В следующий понедельник на лекции «История театра II» Мидори опять не оказалось. Я окинул взглядом аудиторию и, убедившись, что ее нигде нет, сел на первый ряд и до прихода преподавателя решил написать письмо Наоко. Описал свои путешествия в летние каникулы. Дороги, по которым ходил; города, которые оставлял позади; людей, которых встречал.

…И как становилось грустно по вечерам, — писал я. — Без тебя, я понял, как ты мне нужна. В институте — беспредельная скука, но я посещаю занятия — для самотренировки. Без тебя мне все, что ни делаю, кажется ничтожным. Хочу скорее встретиться с тобой и обо всем не спеша поговорить. Хотя бы на несколько часов приехать к тебе в санаторий. Это возможно? Если да, то мне хочется, как и прежде, погулять рядом с тобой. Если не трудно, напиши хоть несколько строк.

Закончив это короткое письмо, я аккуратно сложил четыре листка в заранее приготовленный конверт и вписал адрес родителей Наоко.