День независимости - Форд Ричард

В «Йельским клубе» на Вандербильт-авеню мистер и миссис О’Делл отсутствуют. Стоит полдень погожего воскресенья, завтра 4 июля, конечно, никто там сидеть не будет. Все либо только-только выходят, величаво улыбаясь, из Мраморной Коллегиальной церкви, либо радостно стоят в очередях за билетами в «Мет» либо «Модерн», либо «заскакивают в “Карлайл”» ради позднего завтрака под музыку Моцарта, либо отправились в гости, в роскошный дуплекс какого-нибудь закадычного друга, и сидят среди фикусов, азалий и китайских роз на обнесенной живой изгородью веранде, с которой открывается волшебный вид на реку.

Впрочем, дополнительная проверка позволяет установить, что миссис О’Делл оставила, просто «на всякий случай», номер телефона, который я и набираю, стоя в чистеньком, зелено-оранжево-розовом телефонном алькове больницы, – и, пока набираю, в приемную снова входит бравый малый Ирв, оглядывает вестибюль, видит меня, показывает мне сразу два больших пальца, поворачивается, сует руки в карманы синих спортивных брюк и окидывает через стеклянные двери взглядом широкий мир, из которого он только что пришел. Незаменимый человек. Как жаль, что он не женат.

– Квартира Виндбиглера, – сообщает мелодичный детский голос. Где-то рядом с телефоном покатывается со смеху моя дочь.

– Привет, – говорю я, слегка ободрившись. – Миссис О’Делл у вас?

– Да. Она здесь. – Пауза, перешептывание. – Скажите, пожааалуйста, как вас ей назвать?

– Сообщите, что звонит мистер Баскомб. – Несерьезность звучания моей фамилии повергает меня в уныние.

Снова сосредоточенное перешептывание, затем трубку берет Кларисса.

– При-вет, – произносит она, пытаясь воспроизвести более низкий, серьезный голос матери. – Говорит мисс Дикстра. Могу я быть как-нибудь полезной вам, сэр? (Она, конечно, имеет в виду «Могу я быть чем-нибудь полезна вам, сэр?»)

– Да. – Мое сердце раскрывается, чтобы впустить лучик света. – Я хотел бы заказать одну из ваших двенадцатилетних девочек и, может быть, пиццу.

– Какого цвета предпочитаете? – серьезно спрашивает Кларисса, хотя, разумеется, разговор со мной ей уже наскучил.

– Белую с желтым верхом. Не слишком большую.

– Ну, такая у нас только одна осталась. И она растет, поэтому заказ вам лучше оформить поскорее. А пиццу какую?

– Позови к телефону маму, ладно, милая? Это довольно важно.

– Наверняка Пол опять лаять начал.

Кларисса изображает лай маленького шнауцера, ее подруга приглушенно смеется. (Не сомневаюсь, они заперты в какой-то чудесной, звукоизолированной, отведенной детям части квартиры, где в их распоряжении находятся все известные человечеству развлекательные, увеселительные, образовательные приспособления, пособия и программы, гарантирующие, что детки многие годы даже и на глаза взрослым показываться не будут.) Подруга Клариссы тоже пару раз гавкает – так, за компанию. Наверное, стоит и мне попробовать. Глядишь, и легче станет.

– Не очень смешно. Позови маму, ладно? Мне нужно с ней поговорить.

Трубка со стуком опускается на какую-то твердую поверхность. Я слышу недобрые слова Клариссы о ее раненом брате: «Он вот так делает». Она гавкает еще два раза, потом открывается дверь, шаги ее удаляются. В приемную снова выходит из отделения скорой помощи доктор Тисарис. Теперь ее халат застегнут, из-под него спускаются к ступням широкие штанины зеленых брюк хирурга, заправленные в зеленые ботиночки. Доктор приготовилась к операции. Она подходит к столу, говорит что-то сестрам, и те разражаются смехом, совсем как моя дочь с ее подругой. Чернокожая сестра выпевает: «Дееевочки, говорила я вам и теперь говорю», но сразу спохватывается – слишком громко получилось, смотрит на меня, прикрывает ладонью рот и отворачивается, чтобы скрыть новый приступ веселья.

– Алло? – весело произносит Энн. Она не знает, кто звонит. Кларисса сохранила это в тайне, хотела сделать маме сюрприз.

– Привет. Это я.

– Ты уже здесь? – Судя по ее голосу, Энн мне обрадовалась, она покинула стол, за которым сидели самые интересные на свете люди, и обнаружила поживу еще даже лучшую. Может, я смогу сесть в такси и присоединиться к компании. (Перемена, по сравнению с тем, что было вчера, резкая и заметная – и почти наверняка проистекающая из приятного открытия: что-то существовавшее между нами наконец пришло к завершению.)

– Я в Онеонте, – напрямик сообщаю я.

– И в чем дело? – спрашивает она таким тоном, точно Онеонта – город, известный своей способностью генерировать неприятности.

– С Полом случилась беда, – говорю я как могу быстро, чтобы сразу перейти к главному. – Угроза жизни отсутствует (пауза), но кое-что нам необходимо решить сию же минуту.

– Что с ним? – Голос Энн наполняется тревогой.

– Получил удар в глаз. Бейсбольным мячом. В тренажере.

– Он ослеп? – Тревога усиливается, к ней примешивается вполне понятный ужас.

– Нет, не ослеп. Но все достаточно серьезно. Доктора считают, что нужна срочная операция. – Множественное число я добавил по собственному почину.

– Операция? Где?

– Здесь, в Онеонте.

– Да где же это? Я думала, вы в Купере-Парке.

По какой-то причине, известной Богу, но не мне, ее оговорка злит меня.

– Это по соседству. Но совсем другой город.

– Так что мы должны решить? – Теперь уже холодная, сжимающая горло паника и связанная не с тем, чего Энн контролировать не может, не с необъяснимым увечьем ее единственного уцелевшего сына, но с тем, за что она, как ей стало вдруг ясно, отвечает, что требует ее решения, и, черт возьми, сколь возможно более скорого, потому как я – человек безответственный.

– Что с ним стряслось? – Это влезает в разговор Кларисса, и тон у нее такой, словно и она несет за что-то ответственность. – Запускал фейерверк и глаз себе вышиб?

Ее мать отвечает:

– Чш-ш-ш. Нет, не это.

– Нам необходимо решить, согласны ли мы, чтобы его оперировали здесь, – гневно говорю я. – Они считают – чем скорее, тем лучше.

– Речь идет о глазе? – Судя по голосу, она наконец все поняла. – Они хотят прооперировать его глаз прямо там?

Я знаю, что ее густые темные брови сошлись, что она подергивает себя за волосы на затылке, за одну прядь, за другую, дергает, дергает и дергает, пока не ощутит настоящую острую боль. Этой привычкой Энн обзавелась лишь в недавние годы. Когда мы жили вместе, у нее такой не было.

– Я пытаюсь получить независимое мнение, – говорю я. Хотя, конечно, никаких попыток я пока не предпринимал. Но предприму.

Я смотрю на телевизор, висящий над креслами приемной. Преподобный Джексон исчез. Экран показывает слова «Кредит – это плохо?» на ярко-голубом фоне. Обведя приемную взглядом, я вижу Ирва, так и стоящего между раздвижными дверьми. Доктор Тисарис исчезла. Нужно будет найти ее, и побыстрее.

– Сможет все подождать пару часов? – спрашивает Энн.

– Они сказали – сегодня. Не знаю.

Гнев мой стих так же внезапно, как возник.

– Я приеду.

– Это займет четыре часа. (Я преувеличиваю, три.) И ничем не поможет.

Я представляю себе забитое автомобилями шоссе, пробки выходных дней. Большой затор у Трайборо. Кошмар на дорогах. Все, о чем я думал в пятницу, хотя сегодня и воскресенье.

– Я могу взять вертолет на вокзале Ист-Ривер. Чарли все время так делает. И прилететь к вам. Просто скажи – куда.

– В Онеонту, – повторяю я, чувствуя при мысли о встрече с Энн странную пустоту в груди.

– Я сейчас же позвоню Генри Баррису. Он работает в больнице «Йель – Нью-Хейвен». А на выходные уехал с женой за город. Он объяснит мне, какие существуют возможности. Скажи точно, что с Полом.

– Отторжение, – отвечаю я. – Они называют это дилатацией сетчатки. Но причин приезжать сию же секунду нет.

– Он в больнице?

Я понимаю, что сейчас Энн все записывает: «Генри Баррис. Онеонта. Отторжение, сетчатка, бейсбольный тренажер? Пол, Фрэнк».

– Разумеется, в больнице. Где же еще, по-твоему?