Контргамбит Альбина (СИ) - Арамисов Анатолий Николаевич

Рита задумалась.

Теперь я пристально смотрел на её красивое лицо, на глаза, направленные вниз на доску, на губы, что-то неслышно нашептывающие во время размышлений. Игровое время подходило к концу. Вдруг Рита подняла руку и потянулась пальцами к своему королю.

Я не поверил своим глазам! Она делает ход, который явно ошибочен!! Я сидел потрясенный, до тех пор, пока, Рита, переключив часы, не посмотрела на меня.

Я всё понял.

Она специально сделала ход в пропасть! Кровь мгновенно бросилась мне в лицо. На сленге игроков это называется «слив партии»!

«Как? Она хочет... она хочет специально проиграть мне? Она?? Рита... Риточка... маргариточка...»

...Стрелки шахматных часов гэдээровской фирмы «Гардэ» сближались, но я не делал очевидного хода. Мерный тик времени цейтнота, мчащегося со скоростью экспресса, не волновал меня. Краем глаза я смотрел на красный, изогнутый крестик пульсирующего секундомера, на медленно поднимающийся роковой флажок и не мог разжать скрещенные до боли пальцы рук, опущенные на колени.

Я смотрел на свои застывшие в причудливом орнаменте шахматного боя черные фигуры, и вспоминал... Передо мною сидела Она, и я прекрасно знал, чувствовал её недоуменный немой вопрос: «Ну что ты медлишь? Почему?? Стоит тебе протянуть руку, и сделать этот последний, 40-й ход перед контролем времени, как партия, самая важная в жизни, будет решена в твою пользу. Ну же... ну!! Что ты застыл? Я же пошутила, быть может, только что, не понял разве?»

Пятью минутами раньше она «пошутила». Придвинувшись животом вплотную к кожаному прямоугольнику шахматного столика, на который обычно игроки кладут локти, она, сбросив с легким стуком маленькую туфельку, неожиданно тронула меня своей ступней между широко расставленных ног. Я вздрогнул и поднял голову. Её глаза призывно искрились миллионами веселых, таких знакомых чертиков. Никто в зале не заметил прошедшего между нами — низ стола с обеих сторон был закрытым.

Мурашки пробежали по моему телу. Неожиданно, как будто вырвавшись из небытия ушедших лет, нахлынули воспоминания забытых ощущений, прорывая, как плотину, — огромным потоком воды, мою когда-то данную себе клятву — забыть Её во что бы то ни стало. Забыть, не вспоминать, не ждать. Не звать. Но судьба все же свела с Нею, помимо всех желаний и клятв.

Я слышал нарастающий шум недоуменного шепота восклицаний болельщиков и участников турнира, сопение тучного судьи рядом с моим ухом. Он держал в руке белый конверт, ожидая, когда я сделаю этот контрольный ход, с тем, чтобы тут же положить его перед Ней, и потом, согласно правилам, забрать бланки с записью партии и Её секретным ходом, сверить положение на доске и объявить время доигрывания.

Но я медлил и вспоминал...

В зале кто-то не выдержав, крикнул: «Ход! Ход!!»

Рита, не отрываясь, смотрела мне в лицо. Красный флажок угрожающе поднялся в почти горизонтальное положение. Я хорошо чувствовал время, и знал, что в такой позиции флага мне осталось секунд пятнадцать на размышление. Я поднял голову и встретился с умоляющими глазами Риты. Через несколько мгновений она всё поняла... рука потянулась сначала к бланку, лежащему на краю стола, потом вдруг её дрожащие пальцы оказались на моей левой кисти.

В зале зашумели.

Марюнас вышел к краю сцены и поднял обе руки вверх, призывая публику успокоиться. И в этот момент сопевший рядом судья выкрикнул:

— Время!!

Флажок на моих часах рухнул. У стоявшего за спиной Риты молодого парня демонстратора отвалилась челюсть, и он от неожиданности с оглушающим стуком выронил длинный кий, служащий для передвижения магнитных фигур на огромных досках в глубине сцены.

Рита вздрогнула от резкого звука и выпрямилась.

— Я сдаю партию! — заявила она судье.

— Поздно, черные раньше просрочили время, — хладнокровно ответил тот. — Оформляйте бланки!

Я расписался на своем и протянул его Рите. Тонкие пальцы её по-прежнему дрожали.

— Не огорчайся за меня, Рита! — я, улыбаясь, взял её бланк и расписался. На секунду мой взгляд задержался на таком знакомом почерке, немного витиева-том, но строго сохранявшем свою точность на протяжении всей партии, что говорило о сильном характере его обладателя.

Зал шумел.

Я встал со стула и не спеша пошел к выходу. Темный цвет моей рубашки не мог скрыть влажных пятен пота, выступавших около подмышек и на спине. Сек-ретарь судейской коллегии догнал меня в дверях зала, напомнив:

— Через три часа закрытие турнира и банкет! Не опаздывайте!

— Хорошо, — ответил я и вышел на улицу.

Четыре часа подряд я медленно ходил по улицам этого подмосковного городка, испытывая необычайное облегчение.

Стемнело.

Я подошел к большому зданию, где проходил турнир и заглянул в сверкающие окна банкетного зала. Участники, организаторы, журналисты, разные деятели стояли кучками, держа в руках бокалы с шампанским, и разговаривали. Мои глаза, немного привыкнув к ослепляющему свету, отыскали Риту. Рядом с ней находился Володя, что-то оживленно втолковывая моей бывшей любимой. Рита поминутно оглядывалась на вход, как будто ожидая кого-то. Я, постояв около окна минуты две, повернулся и направился в гостиницу.

Войдя в номер, быстро принял ванну и лег в постель. Нервная система знакомо зудела беззвучными покалываниями миллионов невидимых иголочек. Огромное напряжение спадало, и организм властно требовал отдыха. Я потянулся, щелкнул тумблером настольной лампы и через пять минут крепко заснул.

...Странный звук вывел меня из состояния сонного блаженства.

«Боже мой, что это? Неужели опять они — горничные с уборкой... так рано, мать их!»

— Попозже! Сплю еще! — выкрикнул я, не размыкая глаз.

За дверью стало тихо. Я повернулся на другой бок и уже снова задремал, как стук в дверь повторился. Я открыл глаза, посмотрел в окно и молниеносно сел на кровать. Внезапная догадка прошила меня насквозь. На улице было темно.

«Значит, это не горничная, а...»

Я вскочил и быстро оделся. Сердце мое выскакивало из груди, когда я лихорадочно поворачивал влево ключ, торчавший в замочной скважине. Я потянул дверь на себя, и она медленно открывала моему взгляду фигуру в красном платье, стоящую напротив — Рита... — теперь и мои пальцы задрожали, как несколько часов назад её.

— Можно войти? — незнакомым голосом произнесла она.

— Да... конечно... — я посторонился, и она прошла в комнату, легонько задев меня плечом.

...Я жадно целовал такие знакомые губы, и боль, что преследовала меня по пути домой в далекий памятный вечер, как будто возвращалась из небытия. Она расплывалась щемящей нежностью по всему телу, отзываясь какими-то неведомыми до этого звуками, ощущениями; то отпуская меня от себя, то вонзаясь клинком в самые глубины души, неизвестные до этих сладостных минут. Рита ласкала меня с жадностью женщины, потратившей много лет на что-то другое, ненужное, чуждое её организму, так долго ожидавшему Любви, а вместо неё заключенному в застенки казематов однообразных будней. Я целовал её между красивых ног, — она стонала, запрокинув голову и вонзаясь острыми ноготками рук в мои плечи. Сладкий вкус её естества будоражил мое сознание, и в эти минуты я любил её, забыв все годы горького ожидания, все внутренние клятвы, которые я давал себе, забыв все лишения, которые я был вынужден терпеть на пути к этому проклятому званию.

Рита шептала мне на ухо слова раскаяния, одновременно она забавно комментировала наши любовные ласки, её «зайчишкина» щербинка постоянно открывалась мне в знакомой родной улыбке. Я трогал пальцами эту щербинку, объясняя, что только за нее когда-то давно полюбил такую недоступную девушку, а она смеялась, шепча мне, что какой же я негодяй, что не сделал сегодня победный ход в нашей партии.

— Все равно ты выиграл... ты выиграл... я дурочка... мне надо было догадаться сразу, какой ты у меня гордый... — тихо говорила она, двигаясь в такт вместе со мною.