Театр эллинского искусства - Александр Викторович Степанов

поэзии Гомера и постоянстве в любви и дружбе, дошедшем до того, что он решился даже умереть после смерти своего любимца[489].

Через тысячу восемьсот лет Арриану вторил Фридрих Юнгер: Ахилл —

любимчик Гомера, который изображает его не только страшным, неукротимым и непреклонным, но и нежным, гостеприимным и прямодушным. Он великодушен и свободолюбив, и поэтому в общении с ним нет ничего подавляющего и унижающего; его вид заставляет радоваться и ликовать даже самого ничтожного человека, давая ему возможность дышать свободно. В нем ярко, мощно и победоносно проявляется его природное благородство[490].

Портрет героя дополняет Виктор Ярхо: Ахилл

знает, что ему суждена короткая жизнь, и стремится прожить ее так, чтобы слава о его беспримерной доблести сохранилась навеки у потомков. Поэтому, хотя судьба Елены и Менелая интересует его крайне мало, Ахилл принимает участие в Троянской войне, предпочитая героическую долю долгой, но бесславной жизни. Ахилл очень чувствителен в вопросах чести; поведение Агамемнона, отнявшего у Ахилла Брисеиду, присужденную ему в качестве почетной добычи, вызывает яростный гнев Ахилла, и только вмешательство богини Афины предотвращает кровопролитие среди ахейских вождей[491].

Среди ахейских героев, сражавшихся с троянцами, никто не может сравниться с Ахиллом разнообразием качеств, какими наделил его Гомер. Доблесть героя он выпукло оттенил вспыльчивостью, беспощадностью к врагам, жестокостью. Какое бы проявление его натуры ни взять, они всегда предельно интенсивны. Возникает явленный в наглядных примерах идеальный образ воина-аристократа.

Под поверхностью этих характеристик скрывается тема «Ахилл и смерть», существеннейшее значение которой для понимания того, кем был Ахилл не в эпосе, а в мифической праистории, выявлено Вольфгангом Шадевальдтом, подчеркнувшим, что Ахилл, в отличие от других героев «Илиады», живет прежде всего «в сознании своей смерти». Вот эпизоды, проливающие свет на эту тему: смерть предсказывает Ахиллу его конь Ксанф; в битве с потоками Ахилл неоднократно размышляет о собственной смерти; умирающий Гектор пророчит Ахиллу смерть, и тот готов принять ее от богов; явившийся во сне Патрокл тоже предсказывает ему смерть, и, как при погребении друга «все… служит Смерти, так и мысли Ахилла в заботах о мертвом заняты собственной смертью»[492]. Через несколько лет Хильдебрехт Хоммель, изучив все письменные материалы, имеющие отношение к этой теме, нашел свидетельства «раздвоения образа Ахилла на бога и героя — раздвоения, с которым греки должны были справляться начиная с гомеровского времени». Его вывод: Ахилл «по своему происхождению был божеством мертвых», и в качестве такового почитался на Черном море[493]. Помните упоминание Арриана о храме Ахилла на острове Левке? Касаясь этой темы, Нина Брагинская пишет:

После исследований, обобщенных и продолженных в сравнительно недавней работе Х. Хоммеля, мифологическая роль Ахилла как бога мертвых и царя преисподней может считаться доказанной. Нам хотелось бы здесь указать только на стаи птиц — служителей (как и мирмидонцы) Ахилла в его святилище на острове Левке, отождествлявшемся в древности с обителью мертвых Островом блаженных. Источники называют разных птиц, но подчеркивают, как правило, их белизну (чайки, аисты и т. д.). Птица как образ души — мифологическая универсалия, хорошо известная и для Греции[494].

Ахилл и сам при встрече с Одиссеем, спустившимся в Аид, называет себя «царем мертвецов»[495].

Образ Ахилла — воина среди других воинов, ахейских и троянских, — трудная проблема для художников. Оружие и доспехи у сражающихся, в общем, одинаковы. В поединках и битвах (а в эллинском искусстве битва — почти всегда серия синхронных единоборств без метательных видов оружия) коринфские шлемы почти полностью скрывают лица, так что видны только нос, глаз, борода и пряди волос, выбившиеся из-под шлема сзади. Мысль о мощном опытном воине так прочно ассоциировалась с фигурой мужчины во цвете лет, что в течение долгого времени Ахилла изображали таким же бородатым, как других героев, годившихся ему в отцы. Приходится согласиться с автором статьи полуторавековой давности, скрывавшимся под инициалами «А. П.»: на большинстве ваз личность Ахилла

не достигла еще своей собственной, лишь ей свойственной, характеристики: все лица похожи друг на друга и изменяются только по стилям. Искусство поэтому не довольствуется здесь, для определения личности, внешними атрибутами, но в младенческой наивности просто пишет подле каждой фигуры имя лица, которое она должна представлять. Только на вазах лучшего стиля появляется не только характеристика внешняя, заключающаяся преимущественно в обработке волос, но даже особенность черт лица и выражения[496].

Пожалуй, единственная примета, благодаря которой Ахилла можно с первого взгляда отличить от соперников, очень на него похожих, — как правило, он находится слева и смотрит направо. Такова типичная позиция победителя в изображениях единоборств: поскольку щит у воинов — в левой руке, фигура того, кто слева, видна целиком, поэтому взмах или разящий удар его правой руки выглядит внушительно; соперник же в значительной степени скрыт щитом, и, даже если он бесстрашно нападает, все равно кажется, что он защищается и, в конце концов, упустит победу.

Едва ли не первое появление Ахилла в вазописи — на шейке большого погребального «мелосского» кратера, того самого, на тулове которого Аполлон встречается с Артемидой (ил. 23, с. 53). Ахилл бьется с Мемноном, а по сторонам, отделенные от них орнаментальными полосками, переживают за своих сыновей Фетида и Эос. Черные силуэты пока еще не в моде. Ахилл — с круглым щитом (гоплоном), в не скрывающем лицо шлеме с высоким гребнем и в кирасе поверх очень короткой туники — нарисован с оглядкой на египетский стандарт. Широко шагнув, герой взмахнул правой рукой, направив копье на врага; плечи развернулись во всю ширь над торсом, резко сужающимся вниз; ноги изображены в профиль. Однако египтяне нашли бы голову Ахилла великоватой, торс слишком вытянутым, ноги короткими, бедра недопустимо толстыми, округлость ягодицы неуместной. Лицо Ахилла, как, впрочем, и лик Аполлона на этой амфоре — из тех, «над отделкою которых натура недолго мудрила»: «хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы». Вместе с торчащей бородкой получились один большой и три меньших клина. Гигантский глаз — треугольник вершиной вверх