Наследие Мортены - М. Борзых

уберечь травмированные ноги? Я не знала, но в такие моменты, как сейчас, казалось, что так было всегда.

— Откуда здесь младенец? — полюбопытствовала у оборотня, уходя от болезненной темы.

— О, с этой барышней тебе ещё предстоит познакомиться! Это у нас Эрэл Хахаевна оповещает всех, что она голодна!

— Эрэл Хахаевна?

— Малышке две недели от роду, она родилась в аккурат после обретения нами собственного обелиска. Катя хотела назвать дочь Надеждой, но согласилась на якутский вариант Эрэл.

— Красивое имя, благозвучное и отлично сочетается с фамилией, — я искренне восхищалась выбором родителей.

— В отличие от моего, хочешь сказать?

— Ну, твоё… оно такое… аутентичное, — я попыталась со смешком выкрутиться из ситуации.

— Засчитано! Выкрутилась! — когда Баар чмокнул меня в макушку, плечи его тряслись от едва сдерживаемого смеха.

— У вас столько дел, а ты со мной носишься. Нерационально, — я с сожалением вынуждена была признать, что гиперответственность во мне боролась с романтической привязанностью.

— Я уже один раз поставил дела рода на первое место и в следующий раз увидел тебя только через два месяца. Спасибо, я сделал выводы, — ирбис положил голову мне на плечо. — Чтобы быть главным, необязательно всё делать самому. Нужно уметь делегировать ответственность и полномочия. Этим я сейчас бессовестно и пользуюсь. Вот смотри. Здесь сейчас ведутся работы силами двух кланов. Восстанавливаются ранее заброшенные пещеры в толще скалы, осваиваются подземные уровни, укрепляются переходы и расчищаются древние завалы. Заправляют здесь всем Хахай с Катей и мой друг детства из Беаров Эйэ.

— А Бэдэр чем занимается?

— Сестра получила в свою вотчину Департамент внешних связей, который давно мечтала возглавить. Эта хитрая кошка умудрилась за две недели заключить соглашение о патронате над Сайлюгемским национальным парком, охраняющим ирбисов в дикой природе. На его территории обелиск пробудился. Сайлюгемским национальным парком, охраняющим ирбисов в дикой природе. На его территории обелиск пробудился.

— Так вроде бы патронат предполагает заботу о каком-то единичном животном или растении, — с сомнением в голосе отреагировала.

— Абсолютно верно, у меня таких единичных по всей республике несколько десятков реликтовых деревьев, один утёс и семья полярных медведей. Но Бэдэр у нас не мелочится, она сразу национальный парк отхватила, — Баар уже откровенно веселился, рассказывая об успехах сестры на новом поприще. — Чтобы ты понимала всю глобальность задумки, эта инициативная киса заставила дядю Бэрила выбить у Министерства обороны разрешение на строительство частного военного центра для тренировок подразделений особого назначения в горах Кош-Агачского района. Формулировка там насквозь размытая, инициатива частная от лица ведомственных ветеранов, финансирование из нашего кармана полностью. По её задумке центр со временем станет базой для освоения региона ирбисами.

Я по-хулигански присвистнула, оценив перспективы. Чтобы постепенное переселение снежных барсов к тотему рода не выглядело как библейский исход евреев из Египта, Бэдэр как опытный военачальник готовила плацдарм для экспансии на Алтай. Причем умудряясь работать сразу в нескольких направлениях.

— А Баламат? — рискнула я задать вопрос о своей подруге по несчастью.

Спросила я не просто так из праздного интереса. Мне действительно была небезразлична её судьба. После освобождения из плена мы виделись всего один раз, и наш разговор напоминал взаимную препарацию души скальпелем без анестезии.

2 недели назад

Добегалась. Эта мысль накрепко засела в мозгу. Она просачивалась с первыми лучами рассвета в больничную палату, всасывалась в кровь вместе с очередной капельницей и укладывалась мне на грудь гранитной плитой перед сном. Ночами я попеременно просыпалась от чавканья Ады, обгладывающей мои ноги, или от копошения жирных трупных червей, съедающих меня заживо. Спецэффекты в кошмарах были на уровне, поэтому время сна сократилось до жизненно необходимого минимума.

Врачи разводили руками и не знали, как объяснить мой феномен. Раны от кнута затянулись подозрительно быстро, наталкивая на мысль о регенерации оборотней. Почему не заживали раны, нанесенные Адой, объяснения не было. Порезы когтей болели и кровоточили от резких движений, а с учётом ночных кошмаров я просыпалась каждое утро на окровавленных простынях.

Во время очередного пробуждения я обнаружила возле своей постели Баламат. Она держала меня за руку и беззвучно плакала. Казалось, будто мы всё ещё сидели в полумраке каменного мешка в ожидании своей участи. Сколько бы нам не твердили, что всё закончилось, но это было не так. Ничто не закончилось. Ловушка захлопнулась у нас в голове, и мы не видели выхода, отчаянно цепляясь друг за друга, чтобы не раствориться в ужасе.

В осунувшейся исхудавшей девушке с тусклым взглядом и обилием бинтов сложно было узнать ту дерзкую и своенравную оборотницу, пришедшую ко мне в палату при первом знакомстве. Сейчас от шикарной косы остался лишь короткий ёжик волос, один глаз девушки не видел, а уши практически отсутствовали. Остальное тело она старательно прятала под длинной свободной накидкой с капюшоном.

Отдышавшись между приступами боли в растревоженных ранах на ногах, я задала, наверно, самый бестактный вопрос из всех возможных:

— Почему ты в таком состоянии?

Мне не нужно было пояснять, что имею в виду, оборотница всё воспринимала на каком-то внутреннем уровне, словно считывала мои эмоции. Я же отказывалась принимать увиденное. У меня не было выбора, а у неё был. Стоило Баламат обернуться, и регенерация оборотней пусть не сразу и не быстро, но исправила бы ситуацию.

— Не могу обернуться, — слова упали в тишине с сухим треском надломленного дерева, пожираемого пламенем внутренней боли. — Я два месяца была заперта в звериной ипостаси, сходила с ума от боли и непонимания. Не помнила, кто я и где я. Это хуже самого страшного сна, когда ты помнишь какие-то обрывки, события, словно из чужой человеческой жизни, но день за днём тебя убеждают, что ты — бессловесная тварь. Глупая цепная тварь, удел которой сдохнуть и оборвать собственные мучения ради высшего блага.

— Боишься своего зверя? — процедила я сквозь сжатые зубы, претерпевая очередную вспышку боли. Судя по всему, дозы обезболивающего всё увеличивались, а действие всё сокращалось.

— Боюсь… потерять себя, — Баламат безразлично рассматривала собственное отражение в окне больничной палаты. — Это всё, что у меня осталось. Семьи нет, любви и не было. Когда я услышала своё имя, то разрыдалась от облегчения и осознания: я не сумасшедшая. У меня была жизнь с именем и прошлым, я была человеком.

— Прости, но ты никогда не была человеком, — каждая фраза царапала горло, будто я глотала битое стекло.