Бремя власти II - Иван Ладыгин

опять, как вчера, споткнётесь! Негоже… Негоже быть таким невнимательным.

Я с наигранным вздохом покорно последовал за ним. Николай же язвительно посмеивался мне в спину.

Двор оказался пустым, если не считать пары любопытных лакеев и моих телохранителей. Мужчина вручил мне деревянные рапиры, а затем, натужно пыхтя, принял стойку. Я последовал его примеру: выбрал максимально неуклюжую.

Он атаковал… медленно, небрежно, явно считая этот мой жест профанацией. Я парировал с опозданием, делал нелепые выпады, спотыкался, ронял рапиру. Он поправлял мою стойку, грубо толкая плечом, снисходительно хвалил за «успехи», которых не было. Я изображал смущение и легкую обиду и усиленно изображал императора-недотепу.

После «позора» на плацу последовал урок магии. Артемий Сергеевич, тощий и вечно напуганный теоретик, ждал меня в душной комнате, уставленной пыльными фолиантами и непонятными приборами.

Но тема сегодня была интересная: «Уникальные и гибридные стихии в контексте Эфирной Теории Разломов». Он бубнил монотонно, но знания у него были глубокие. Я сидел, изображая скуку, зевая в кулак, но впитывал каждое слово. Даже Николай, корчивший рожи старику, стал заслушиваться.

Артемий Сергеевич говорил о редких модернизированных стихиях магистров: о магматической (огонь+земля), о штормовой (воздух+вода), о кристаллической магии (земля+лед), о свете и тьме как фундаментальных силах, а не просто производных.

Он упоминал даже временные аномалии и пространственные искажения как потенциальные «стихии», порожденные прорывом Бездны. Для меня, видавшего магию тысячи миров, это была любопытная систематизация местного колорита. Я кивал, делал вид, что записываю, задавал глупые вопросы.

Этого-то от меня и ждали. А потому через час Артемий Сергеевич с видимым облегчением отпустил меня восвояси.

* * *

Я вернулся в свои покои, мысленно готовясь к возможным интригам дня. Открыл дверь… и остановился как вкопанный.

На диване, устроившись с царственной небрежностью, сидела Анна. Перед ней на низком столике стояла открытая бутылка тёмно-рубинового вина и два хрустальных бокала. Она была в платье глубокого синего оттенка, под цвет её глаз. Волосы были убраны в строгую, но изящную причёску. На лице я не заметил ни тени вчерашнего траура или холодной ярости. Только… ожидание. И оно показалось мне опасным.

— Николай, — сказала она, её голос был спокоен, как поверхность моря перед бурей. — Я пришла отметить нашу помолвку. Наедине. Без стражи, матери и этой… придворной мишуры. — Она поднялась, плавно, как пантера, и взяла со стола два бокала. Подошла ко мне, протягивая один. — Выпьем? За наше… светлое будущее?

Я не взял бокал. Взгляд скользнул от её лица к вину, потом обратно.

— Отравленное? — спросил я прямо, без улыбки.

Она не моргнула. Уголки её губ дрогнули в странном подобии улыбки.

— Яд лишь в одном из них, — ответила она так же прямо. — Шанс пятьдесят на пятьдесят, мой дорогой жених. И в любом случае… я выйду победителем из этой ситуации. Либо ты умрёшь. Либо… — она сделала крошечный глоток из своего бокала, — … я избавлюсь от необходимости быть твоей женой. Навсегда!

Ледяная логика отчаяния. Я посмотрел на бокал в её руке, потом на бутылку.

— Всё вино отравлено, Анна Александровна, — сказал я тихо. — И ты прекрасно это знаешь.

В её глазах мелькнуло удивление. И извращенное уважение к разгадке. Но она не отступила.

— Возможно, — пожала она плечами. — Но ты не знаешь, в каком бокале доза смертельна, а в каком… просто снотворное. Рискнёшь?

Она поднесла бокал к губам снова.

Быстрее, чем она успела пригубить, моя рука схватила её за запястье. Крепко. Бокал выпал, рубиновые брызги окрасили ковёр и её подол. Она вскрикнула, но не от боли, а от ярости. И рванулась к столику, к бутылке. Наверное, она хотела разбить её о мою голову. Я перехватил её вторую руку, развернул и толкнул. Не сильно, но достаточно, чтобы она потеряла равновесие и упала на диван.

— Ты пришла умереть, Анна, — сказал я, глядя сверху. — Не убить меня. Умереть самой. У меня на глазах. В моих покоях. Чтобы твоя смерть легла на мою совесть чёрным пятном. Чтобы твоя мать разорвала меня на части. Чтобы помолвка рассыпалась в прах вместе с тобой. Так?

Она с яростью посмотрела на меня снизу вверх. Я чувствовал ее учащенный пульс, сбитое дыхание. В ее глазах пылал вызов. И… глухая, невыносимая тоска.

— Так сильно не хочется жить? — спросил я, смягчая голос. — Чтобы уйти вслед за своим Глебом? Ты думаешь, страна переживёт твой уход легче, чем мой? — я наклонился ближе. — Ты ошибаешься. Твоя смерть станет искрой на пороховой бочке. Меньшикова сметёт всех. Начнётся хаос. А Скверна… она любит хаос, Анна. Она его жрёт и растёт на нём.

— Заткнись! — вырвалось у неё. Слёзы, полные бессильной злобы и огня, брызнули из её глаз. — Ты не имеешь права! Ты украл его жизнь! Ты украл мою! Дай мне уйти! Просто… дай мне уйти! Я не могу быть твоей! Никогда!

В её голосе зазвучала настоящая агония. Искренняя. Глубокая. Она была загнана в угол. Смерть теперь казалась ей единственным выходом.

Я выпрямился. Взгляд упал на бокал, стоявший на столе. Он был полон. Он был моим. Идея пришла мгновенно. Безумная. Дерзкая. Но… идеально соответствующая моменту.

— Хорошо, — сказал я спокойно. — Одна попытка. Только одна.

Я подошёл к столу, взял свой бокал. Поднял его, глядя ей прямо в глаза. В её взгляде всколыхнулись шок и недоверие.

— За твою свободу, Анна Александровна, — провозгласил я и сделал большой глоток. Потом ещё один. Вино было терпким, с лёгкой горчинкой. Яд. Качественный и быстрый. Я почувствовал его колючий привкус на языке, жжение в горле.

— Нет! — закричала она, вскакивая с дивана. Несмотря на ненависть, инстинкт, ужас… что-то в ней щелкнуло. Она бросилась ко мне. С хрупкой надеждой. С отчаянием. Её руки схватили моё лицо. — Выплюнь! Немедленно выплюнь, идиот! Это мое!

И прежде чем я успел что-то сказать или выплюнуть, её губы прижались к моим. Горячие. Солёные от слёз. Она целовала меня яростно, отчаянно, пытаясь буквально высосать, вытянуть яд из моего рта. Её язык скользнул по моим губам, пытаясь проникнуть…

Я ответил. Не сопротивляясь. Со страстью, которой не ожидал даже от самого себя. Я обнял её, притянул ближе, углубил поцелуй. Я почувствовал её тело, напряжённое сначала от ужаса, потом… дрожащее от чего-то другого. Смеси ярости, отчаяния и неожиданного всплеска… чего-то ещё. А по языку, по