Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен

– На твоего отца. Я ужасно любопытен.

– На одну секунду.

– В твоей комнате? Но почему?

– Ну конечно. Все сомнения. Ведь тогда это была его кровать. С твоей стороны эта забота… так трогательна. Да… только на секунду. Я не произведу ни шороха.

– Разумеется, в темноте…

– Ну хотя бы немножечко света…

– Он похож на тебя. Да нет, он здорово похож на тебя. Просто удивительно. Красивый пожилой человек.

– Да не просто одно лицо. Копия. Как если бы мог увидеть тебя лет этак через тридцать… когда я уже давно буду покоиться в могиле…

– Нет, нет… Замечательное сходство. Поразительное. И малыш ваш тоже на него похож.

– Твой брат.

– Нет, потрясающе, невероятно…

– Я? Просто ужасно. Разве сам ты не видишь?

– Не знаю. Сам не знаю. Я сейчас полная развалина. Это уже третий раз за неделю, что я не в силах уснуть.

– Таблетки? О чем ты говоришь! Я в них давно уж не верю. Вместо того чтобы помочь, они только еще больше меня возбуждают. Они начинают действовать только через шесть часов, как раз в то время, когда я усаживаюсь на утреннем совещании рядом с Блейхером. В тот именно момент, когда мы пытаемся определить тренд и мне следует быть в наилучшей форме. В эту минуту малейшая ошибка может обойтись банку в миллионы и миллионы.

– В девять часов.

– Каждое утро. А при такой инфляции – трижды в день.

– Безусловно. А кто сказал, что человеку требуется семь часов сна? Может быть, трех тоже достаточно. Между прочим, по ночам я тоже изучаю город. Ты не представляешь, сколько в нем происходит всего. Тель-Авив, без шуток, превращается в настоящий мегаполис. А сейчас, кроме всего прочего, весна и воздухтакой благоуханный… Сначала я решил отправиться в бар к Сами, думал найти тебя там, хотя и знал, что ты должен был встретиться со своим отцом. Он хотел, конечно, чтобы я осел у него… но эти его мальчики, и его музыка, и эти его шлюхи – ты не поверишь, сколько там у него шлюх… и я решил, что это не для меня. И я отправился в «Маарив».

– В «Маарив»? Но это же…

– Верно. «Маарив» – это газета. Но у них там есть телепринтер, которым мы можем пользоваться, чтобы узнавать новости с нью-йоркской биржи напрямую.

– Правильно. Прямая линия. Мы получаем самые свежие новости ранним утром, и я таким образом получаю возможность планировать наши завтрашние шаги. Что?

– Разумеется. Конечно… и уже сегодня. В голове у меня сплошной туман.

– А тебе сейчас все это интересно? Я вижу, ты полностью в курсе биржевых новостей.

– Конечно. Это единственный путь.

– Что я думаю? Ты хочешь узнать это сейчас? Прямо сейчас?

– Меня это не волнует. Нисколько. Я полагаю, что доллар сейчас не в лучшей форме, а будет в еще худшей. В нашем банке мы говорим об этом все последние дни. Судя по тому, что мне говорят последние цифры с нью-йоркской биржи, может случиться все что угодно.

– Резкое падение.

– Даже еще хуже. Много хуже.

– Может случиться все что угодно. Мир просто спятил. На случай, если ты не заметил: деньги определяют психологию.

– Что мы планируем сделать завтра – это отделаться от большинства серий «D», которые котируются по шестьдесят центов за доллар, а взамен приобрести большую смешанную партию из марок, франков и иен.

– Как отнесутся ко всему этому инвесторы? Как всегда. Если наши действия принесут им прибыль, мы удостоимся аплодисментов. Если прибыли не будет – можем получить под зад ногой. Все просто.

– Можешь не сомневаться. Все последние дни мы думаем только об этом. Но этим утром мы решились предпринять экстраординарные меры. Зависит? Зависит это от того, что нюх нам подскажет о перспективах доллара. Мне мой нюх подсказывает, что к сегодняшнему закрытию доллар укрепится. И Блейхер со мною согласен, более того, он готов ввязаться в большое сражение, готов идти до конца. У тебя вода закипела.

– Я полагаю – до тридцати пунктов. Подобное уже случилось однажды – в семьдесят седьмом году, только сейчас это много более опасно, поскольку может полностью обрушить надежность биржи, а о том, что тогда произойдет, – лучше и не думать. Мы утонем все… все.

– Понятно. Поскольку это связано с огромным количеством других акций и облигаций и является, таким образом, ключом ко всему рынку. Но его не проведешь.

– Кого, Блейхера? Да уж. Он любит встряхнуть рынок. И правление развязало ему руки. Ведь кто он? Просто чокнутый немецкий еврей, который в жизни занимается только тем, что ищет, куда бы ему вложить деньги. Как только он находит – куда, он бросает в бой не только все деньги, что у него есть, но и те, что почему-то оказались рядом. Ничего он так не любит, как ворваться в пролом. О, это один из самых опасных сукиных сынов.

– Не всегда. И если бы у него не было за спиной трех сефардов, Атиаса, меня и Ронена (чье настоящее имя, между прочим, звучит как Мизрахи), чтобы было кому сдерживать его, он всех нас втюхал бы в большую беду.

– Одной левой…

– Да. Мизрахи. Уж не думаешь ли ты, что при рождении ему дали имя Ронен?

– Стопроцентный еврей из Ирака. Удивляюсь, что ты сразу этого не почуял. Когда ты с ним познакомился?

– Чего он хотел от тебя?

– И ты этого не понял? Это же ясно. Чистокровный иракский пройдоха, тебе лучше держаться от него подальше. Еще раз я тебе удивляюсь.

– Верно. Я ужасно нервничаю, ты это тоже почувствовал? Не понимаю сам, что со мной происходит. Может быть, это связано с театром…

– Да. Театр. Вечером мы пошли в театр. Как называется? «Дядя Ваня». Может, ты слышал о нем? В Тель-Авиве. В Камерном театре.

– Да. Чехов.

– Еще раз…

– Правильно. ЧЕХОВ. Извини, но я впервые услышал о нем. Полагаю, ты должен знать о нем все. Дома у меня есть программка с его фотографией… и все такое.

– Да.

– Совершенно случайно. Несколько дней тому назад банк предложил нам билеты по смешной цене – триста лир. Что сегодня можно получить на триста лир? Стакан чая с сахаром стоит дороже. Но наш профком известен всему городу своей способностью выбивать скидки…

– Совершенно верно. Может быть, именно потому, что мы работаем в банке. Они хотят просто подкупить нас – единственное предположение, которое приходит мне в голову. На следующий день, клянусь, мы получили предложение приобрести новенький двухдверный холодильник за полцены.

– Мне стыдно, что я этого не знал.

– Мне стыдно…

– Всегда говори мне, что тебе нужно.

– Он и на самом деле старый. И шумный. Но я проверю, остается ли предложение еще в силе.

– Ну, очень жаль, что я этого не знал. Это точно так же, как с театральными билетами. Обычно я прямо отправляю их секретаршам. Но в этот раз ни одной из них не было из-за праздников. И моих дочерей не было тоже, так что я сказал ей – давай сходим в театр и посмотрим эту пьесу, о которой столько шума… тем более что в театре мы были в последний раз лет десять тому назад.

– Нет. Я не знаю. Я не говорю, что все они – барахло, только меня нисколько не привлекают все эти хасидские легенды и мюзиклы о скрипачах, играющих на крыше. На них у меня не хватает терпения. А она вообще всему предпочитает кино, а в особенности французские фильмы. Время от времени мы ходим на рутинные комиксы… пустые комедии… типа того, для настоящего театра я слишком впечатлителен, понимаешь? Мне всегда становится стыдно за актеров, за то, что происходит на сцене, и за то, что они с нее произносят; такое испытываешь, когда видишь на улице невоспитанных детей. Не забывай, что мы другое поколение.

– Ты знаешь.

– Совсем другое поколение. И это факт.

– Не смейся надо мной, хорошо?

– Я уже говорил тебе, но ты забыл. Я ничего от тебя не скрываю, я говорил тебе давным-давно. После Пасхи мне исполнится пятьдесят шесть.

– Спасибо. Но это правда. С этим ничего не поделаешь.

– Потому что у меня не отвисает брюхо и я легок на подъем.

– Итак, я рассказывал тебе… я сказал ей… Пошли, давай сходим и увидим собственными глазами… что мы теряем, если нам не понравится, мы можем встать и уйти в антракте, мы ведь не прибиты гвоздями к нашим креслам, зачем же оставаться дома и всю ночь сожалеть, что не пошли, а предпочли бесконечно жевать ту же жвачку, рассуждая о делах, которые может решить только сам Господь? Ты меня слушаешь?