Майкл Каллен: Продолжение пути - Алан Силлитоу

самую дешевую телеграмму, какую только мог придумать. «НЕ МОГУ СКАЗАТЬ. ПЬЯНЫЙ БЛЭСКИН».

В письме мой издатель хотел знать, как я назову свое собрание сочинений. Он видимо был достаточно глуп, чтобы думать о его выпуске. Я написал записку, в которой просил назвать многотомник «Изданием для мусорной корзины», чтобы она была напечатана в издательстве «Misprint Press» и продана в книжном магазине «Throwaway». Он не знал, что единственное занятие, которым может заниматься сумасшедший, — это писательство.

На этот день с меня писем хватило. Все требования и счета по подоходному налогу были брошены в мусорную корзину, чтобы Дисмал мог играть с ней в «Почтовое отделение», после чего практически ничего не осталось, и создавалось впечатление, будто я уже проделал какую-то работу. Однако, чтобы попытаться продолжить ее, я взглянул на электрическую пишущую машинку и заметил, что в последнее время непрошеная буква Н выскакивала так, что это наводило на мысль (что, вероятно, было правдой), что я был пьян. Я удалил что-то блестящее в схеме вещей. Я вытащил из машинки лист и отправил его вслед за счетами и открытками, затем взял свою любимую шариковую ручку и приступил к работе над жизнью Моггерхэнгера, и смог сделать это после нескольких дней болтовни с различными завсегдатаями Сохо со шрамами. Единственный способ начать — снова соединить троллопиевы трубы и писать без каких-либо уступок дипломатии именно потому, что злой старый болтун хорошо мне платил: 

Вассал Моггерхэнгер, следовавший за своим рыцарским феодалом в крестовых походах в Иерусалим, по незнанию разжег огонь из части истинного креста. Он был известен как мастер крестового чоппера, пока однажды ночью неверные не поймали его, когда он делал то же самое с полумесяцем, и отправили его голову обратно в ведро. Моряк Моггерхэнгер отправился в  XVI веке на Испанскую Дорогу и вернулся с мешком добычи и двумя золотыми серьгами. Еще он вернулся с деревянной ногой — чужой. Солдат Моггерхэнгер отправился во Фландрию вслед за дядей Тоби и ругался ужаснее, чем кто-либо другой. Следующий Моггерхэнгер был разбойником, также известным как Маггерхэнгер, потому что он был повешен. На большой дороге ограбили еще одного Моггерхэнгера, красавца-дьявола, которого любили дамы (и некоторые их денди). Нед Моггерхэнгер из Калвертона был луддитом и ломал машины, но по ошибке сломал  устройство для раздачи  пива в больших количествах, чем до сих пор считалось возможным, за что ткачи повесили его на зеленое дерево. Другой Моггерхэнгер упал с высокой башни церкви, крадя свинец. Его сын поступил на военную службу и стал солдатом легкой бригады. Он участвовал в 1854 году в Балаклавском сражении, где погибла легкая бригада и вернулся со звоном золотых монет в карманах и с зубами русского артиллериста, зажатыми в кулаке. Сержант Моггерхэнгер (двоюродный брат крымского Моггерхэнгера) отправился на северо-западную границу Индии, насилуя и грабя, и сделал кисет для табака из девственной матки. Констебль Моггерхэнгер из лондонских доков брал взятки и ослеп на один глаз от слишком большого количества алкоголя. Экипаж «Нарцисса   выбросил за борт торгового матроса Моггерхэнгера. Когда он подплыл обратно к лодке, они подняли мятеж. Он заражался венерическими болезнями в борделях и занимался контрабандой. Во время Великой войны младший капрал Моггерхэнгер подошел к Западному фронту на расстояние десяти миль и, услышав шум массированной артиллерии, дезертировал. Он был одним из немногих, кто вернулся в Англию и так и не был пойман. Другими словами, он стал белым как полотно, вытер лицо батистовым платком, сломал стрелы, сказал «аминь» и прошел полпути домой из Долины Страстей. После этого он торговал в Нигерии, вернулся нищим и пошел на пособие по безработице. Это был Джек Моггерхэнгер, но Клод, который не знал, был ли он племянником своего отца или его сыном, считал родную территорию Англии своей главной заботой. В общем, надо сказать, что Могерхэнгер любит своих детей, свою мать и свою страну, если только они не встанут у него на пути. Что касается его друзей, не считайте меня среди них. 

Миссис Драдж вошла с тарелкой дымящегося гуляша, консервированного горошка, яичницы, белых тостов и пинты черного кофе, слабого, как лакричная вода.   

— А вот и старая ворчливая п...а, — сказал я, чтобы подбодрить ее. 

Она напряглась.

— Ради бога, не урони этот поднос.

— Ты ненавидишь женщин, не так ли?

— Не больше, чем большинство людей. По крайней мере, я не из тех англичан, которые задерживают дыхание, проходя мимо женщины. Полагаю, это единственный сорт, который вам действительно может понравиться.

Она глубоко вздохнула. Это было похоже на воду, льющуюся из самого глубокого колодца в пустыне.

— Если и было что-то, чем я восхищался, так это размножение. Я все еще в этом участвую.

— Не хочу тебя тревожить, Гилберт, но ты не думаешь, что в доме водятся крысы?

— Не понимаю, почему этого не должно быть, — сказал я. — Кажется, здесь есть почти все остальное.

— Серьезно, я услышала царапанье над головой, пока была на кухне. Может быть, голуби снова залетели.

Я с удовольствием зачерпнул еду, возможно, она была не слишком хороша, но это было все, что у меня было.

— Если я никогда не задаюсь вопросом, почему ты так добра ко мне, то только потому, что понимаю, насколько я безобразен по отношению к тебе.

Она покраснела, от удовольствия или от боли, я не знал. Я был единственным человеком в мире, который мог добиться от нее одной или обеих реакций, и что бы это ни было, в такие моменты она чувствовала себя более живой, клянусь, чем когда она была одна или с другими людьми. И когда у нее была какая-то реакция, я чувствовал, как во мне поднимаются волны разврата, и, проглотив две трети ее отвратительной еды, я обнял ее довольно широкую задницу.

Она сделала попытку отойти. — Оставь меня в покое, зверь.

Я поставил тарелку, чтобы Дисмал облизал. — Ты знаешь я люблю тебя. Единственные правдивые слова, которые я когда-либо говорю, — это те простые и неприукрашенные слова, которые описывают мою бессмертную любовь к тебе.

— Мне трудно в это поверить.

— Можете ли вы распечатать этот отрывок из моей книги о Моггерхэнгере?» Дженни  вернется из Бенидорма только на следующей неделе.

— Возможно, я сделаю это позже — если ты пообещаешь исправиться.

Я обнял ее, прижав ее великолепную грудь к моему жилету, прикоснувшись губами к ее щеке, когда она отвернулась.

— Ты еще не слишком стара, чтобы быть матерью, — сказал я. — Разве ты не хочешь ребенка, пока не стало слишком поздно? Представь себе, что у тебя есть сын,