Жуков. Танец победителя - Сергей Егорович Михеенков

то время никак не ждали. Ещё до прихода к власти Гитлера и трансформации рейхсвера в вермахт в немецкой армии начали создавать полки и дивизии тройного развёртывания. После смерти президента Гинденбурга, последовавшей 2 августа 1934 года, Гитлер почувствовал полную свободу и отбросил последние ограничения. В Германии была введена воинская повинность, запрещённая Версальским договором, начали создаваться как род войск военно-воздушные силы. К осени 1937 года вермахт стотысячного первоначального состава вырос в шесть раз и насчитывал 600 тысяч человек – 39 дивизий, семь из которых были танковыми и моторизованными. При этом значительно сокращались кавалерийские части, их, как правило, переформировывали в танковые, так как тактика и характер действий в бою кавалерии и танков были весьма схожи.

Сталин прекрасно видел и чувствовал эту угрожающую тенденцию, поэтому вынужден был всячески подстёгивать и индустриализацию промышленности, и коллективизацию в сельском хозяйстве. Надо было чем-то жертвовать. Жертвы оказались чудовищно огромными. На предприятиях, на железной дороге и во всех учреждениях была введена военная дисциплина. Опоздание на работу, прогулы, производственный брак приравнивались к саботажу и наказывались по всей строгости социалистической законности. Но самые жестокие меры применялись к крестьянству. «Закон о трёх колосках», принятый в августе 1932 года, предусматривал сроки за покушения на «социалистическую собственность».

В это же время создавалась система ГУЛАГа. Заключённые работали на лесоповалах, в шахтах и на рудниках, в цехах, сопряжённых с тяжёлым и зачастую вредным для здоровья трудом, на стройках, требующих привлечения большой и дешёвой рабочей силы. ОГПУ было реорганизовано в Наркомат внутренних дел СССР. Новая силовая структура получила огромные полномочия и очень скоро начала контролировать и терроризировать армию. Возглавил НКВД Генрих Григорьевич Ягода, по точному определению одного из современных историков, «человек инициативы, с сильной склонностью к резкому применению насилия»[47]. Авторитет Ягоды и доверие Сталина были настолько высоки, что вскоре красноармейские части, расквартированные в Кремле и имевшие своей первостепенной задачей охрану комплекса правительственных зданий, сменились частями НКВД.

Партия и правительство усиливали репрессивные органы. Путь во многом вынужденный. Необходимо было более энергично проводить индустриализацию. Перевооружать армию, насыщать войска новым оружием, моторами, «…либо нас сомнут».

В начале 1930-х в стране всё задвигалось, в том числе и во властных структурах. Центральный комитет партии во главе Сталиным схватился с правой оппозицией, троцкистами и зиновьевцами. Всё это закончилось серией расстрелов, в том числе высокопоставленных военных в 1937 году.

Жукова этот маховик грандиозных разборок в высших эшелонах сласти, к счастью, не коснулся. Возможно, потому, что он подзадержался в полковых командирах, не рвался хватать с неба преждевременные звёзды, а служил до седьмого пота, занимался с утра до ночи боевой учёбой полков, благоустройством казарм и конюшен, военных городков для командирских семей.

Но тут случился казус, который мог бы роковым образом повлиять на судьбу комдива, однако обошлось. Хотя как сказать…

4

Спустя полгода после вступления Жукова в должность в дивизию с инспекцией, как всегда внезапной, прибыл командующий Белорусским военным округом Уборевич, обнаружил некоторые непорядки и тут же объявил командиру выговор. При этом, по всей вероятности, как это случается с натурами высокомерными и излишне самоуверенными, наговорил много неприятного и лишнего, да ещё и не стесняясь присутствием подчинённых.

Что там произошло, до сих пор непонятно. Биографы этот острый угол постепенно закруглили.

Возможно, новый командир 4-й кавдивизии был назначен на должность без согласования с командующим войсками округа и потому в штабе Уборевича вначале пришёлся не ко двору. К тому же ставленник Будённого и Ворошилова… На тщеславного и волевого Уборевича такое назначение могло произвести не лучшее впечатление. У Уборевича ещё не зажила рана: когда раздавали маршальские звания, его обошли большими звёздами. Такое скоро не заживает. Да и само появление в округе на должности командира одной из самых сильных дивизий протеже «красных конников» не могло не вызвать в Уборевиче внутреннего протеста. Другое дело, что командующий округом неким достаточным усилием воли мог бы удержать этот протест внутри себя. Но не удержал.

Жуков хоть и был всего лишь командиром кавдивизии, но тоже был и честолюбив, и обладал достаточной степенью внутренней воли. И это выплеснулось. До него дивизия была, мягко говоря, не лучшей в округе. Но с его приходом положение стало заметно выправляться. Некоторые полки могли уже блеснуть и боевой подготовкой, и исправностью конского состава, и дисциплиной. Не заметить этого командующий просто не мог. Но всё же – выговор.

Отношение Уборевича, которое Жуков вначале принял за высокомерие, настолько уязвило его, что в тот же день он послал в штаб округа на имя командующего телеграмму следующего содержания:

«Командующему войсками округа Уборевичу.

Вы крайне несправедливый командующий войсками округа, я не хочу служить с Вами и прошу откомандировать меня в любой другой округ.

Жуков»[48].

Вот так! Как настоящий кавалерист – рубанул с плеча. И оказался прав – зарубил наповал!

Но стоит задуматься и здесь: что это было? Характер?

Конечно же, и характер тоже. Пилихинская кровь. Но и уверенность в своих силах. Силы уже были, службу он знал хорошо. Дивизия выправлялась на глазах, и не выволочки он ждал от командующего округом. Пусть и не похвалы, но хотя бы дельных и конструктивных замечаний и советов. Ведь знал же Уборевич, прекрасно знал, в каких непростых проблемах увязла дивизия при передислокации из благоустроенного военного городка в чистое поле. Ведь сам же и затребовал в наркомат срочную замену командира. Возможно и другое: Жуков чувствовал поддержку и покровительство Будённого, а Семёну Михайловичу, как известно, было всегда два шага до кабинета Ворошилова. И совсем не исключено, что после инспекции командующего расстроенный Жуков позвонил Будённому и в ходе консультаций получил от него некий совет. А Уборевич почувствовал в Жукове командира будённовско-ворошиловской закваски – чужого – и был разочарован в нём как в командире, не видел в нём перспективы.

В мемуарах этот временный разлад с Уборевичем маршал изложил как недоразумение, которое вскоре исчерпало себя благодаря настойчивости одного и благородству другого. Но как бы не так…

Читая «Воспоминания и размышления», вникая в оценки тех или иных её героев и действующих лиц, надо прежде всего понимать то, в какое время все эти оценки даны. В том числе и то, что акценты расставлены задним числом. Когда Жуков писал свои мемуары, о расстрелянных в эпоху «большого террора» Тухачевском и Уборевиче плохо почти не говорили. Особенно в генеральско-маршальской среде. Не принято было. Поощрялось это и кураторами из Главного политуправления. А уж эти зорко