Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

Ворон не произнес в ответ ни слова и следом не пошел, остался на том же месте. И то ладно.

Брод оказался неглубоким речным перекатом, к которому с двух берегов подходила накатанная тракторами и грузовиками грунтовка — полуразмытые следы колес виднелись и на дне. И выше, и ниже брода было мелко, дно везде просматривалось. Никакой рыбы Кравцов не увидел, кроме стайки шустрых мальков. К тому же, пока он приглядывался, к броду подгромыхал раздолбанный и грязный “зилок”, пересек его с шумом, плеском, замутив прозрачную воду.

Похоже, Ворон решил разыграть незамысловатую деревенскую шуточку над “городским”. Раньше он над Ленькой Кравцовым так не издевался, и советы его порой помогали вернуться с хорошим уловом. Кравцов обернулся, но старика уже не увидел. Слишком далеко уйти за это время тот не мог, очевидно скрылся из виду за какой-то складкой местности. А может, наблюдает исподтишка, как будет тут позориться глупый писатель?

Кравцов собрался было уйти — но тут за спиной плеснуло. Он обернулся. Ниже брода, куда снесло поднятую “зилком” муть, расходились круги. Только что там сыграла рыба, и не мелочь. Старик над “городским” не издевался.

Понятно. Машины взрывают дно, как плугом — выкопанных ими червей, личинок и прочих беспозвоночных сносит ниже, и осторожная рыба подходит туда на кормежку, отвыкнув пугаться шума и плеска. Ай да Ворон! Профессор рыбных дел.

Кравцов выставил малую глубину и пустил поплавок по течению, вдоль кромки свисающей в речку прошлогодней осоки — именно там, по его разумению, таились подводные обитатели в ожидании порции угощения от очередной машины.

Догадка подтвердилась. Хорошо видимая в прозрачной воде тень метнулась к насадке. Но на этом всё и закончилось. Поплавок плыл дальше беспрепятственно.

После третьей безуспешной попытки Кравцов понял, в чем дело. Раскрашенная яркой флуоресцентной краской вершина поплавка пугает рыбу на глубине в четверть метра...

Он снял и поплавок, и грузик, оставив лишь крючок. Отломил кусочек стебля сухой полыни, захлестнул на нем петлей леску. Получившаяся конструкция ничем насторожить хитрую рыбу не могла. А воду стоит замутить самому.

Кравцова, пока он взмучивал дно валявшейся неподалеку доской, охватило чувство сродни дежа-вю: вновь у него напоминающая детство немудреная снасть, и вновь он готов последовать совету старого Ворона...

...Обломок полыни резко исчез под водой. Гибкое удилище согнулось, в воде блеснул бок увесистой рыбины. Кравцову показалось, что тащит он крупного карася — встречались в Славянке такие одинокие рыцари, закованные в латы из крепкой чешуи (медлительную карасиную мелочь, кишевшую в окрестных прудах, в речке быстро подъедали окуни и щуки).

Но это оказалась красавица-плотва весом не менее полукилограмма. Ни садка, ни иной тары он с собой не захватил, абсолютно не рассчитывая на улов. Подвесив плотвину на сделанный из прутика кукан — опять как в детстве! — Кравцов торопливо насадил нового червя... Все подозрения и хитроумные планы улетучились под напором рыболовного азарта.

...Лишь поднимаясь в гору к графским развалинам (руку приятно оттягивала связка рыбы), Кравцов вновь вернулся к своим невеселым мыслям. Надо сразу позвонить Паше, наверное уже проснулся...

Звонить Козырю не пришлось. Он поджидал Кравцова у запертого вагончика — с напряженным, злым лицом.

В руках Пашка-Козырь сжимал двухстволку-бюксфлинт.

4.

Бог свидетель, что не Гном стал инициатором сегодняшнего утреннего конфликта — и многих других событий, для которых тот конфликт послужил причиной. По крайней мере, сам Гном считал именно так, — совершенно искренне.

Этот кусок сала на ножках первым докопался до него, когда Гном тихо и мирно шел в направлении магазина. Шел задворками, срезая по небольшому лугу в сторону шоссе — дорога здесь изгибалась дугой, и так идти было короче.

Что делал там кусок сала, неизвестно. Может, пасся, нагуливая новый жирок. Как бы то ни было, жиро-мясо-комбинат двинулся в сторону Гнома и довольно нагло к нему обратился (не подходя, впрочем, слишком близко):

— Эй, Гном! Ты куда дел мою Кутю?

Гном был настроен миролюбиво. Шикарное утро, два выходных впереди, денег вполне хватает, чтобы заполнить объемистую сумку полуторалитровыми бутылками с пивом... — никаких конфликтов Гному не хотелось. К тому же он знал — чем старательнее оправдываешься, тем меньше тебе верят. У односельчан порой — за семь лет и не могло сложиться иначе — мелькали подозрения в причастности Гнома к исчезновению мяукающих любимцев. Но подозрения чисто умозрительные — поскольку Гном пользовался репутацией “странного парня”.

Гном сказал:

— Какую-такую культю? По-моему, твои окорока в полном комплекте.

Жирняга (Гном вспомнил, что друзья зовут его Борюсиком, а прочие — Боровом) продолжал настаивать:

— Нашу кошку — Кутю! Женька видела, как ты ее колбасой кормил!

— Отшароёбься, — сказал Гном, собираясь продолжить свой путь.

И тут Боров произнес то, что ему никак не следовало говорить:

— Погоди, все равно узнаю, зачем ты на “болотце” шляешься!

Последние слова меняли дело. О Кошачьем острове не должен знать никто. Тем более никто не должен догадаться, что Гном уже около полугода обдумывает идею о новом его использовании.

— За это ты будешь жрать говно, — сказал Гном негромко и спокойно.

Борюсик — хотя благоразумно стоял в десятке метров — услышал. Но все же допустил ошибку. Все знали, что на своих коротких кривых ногах Гном бегает медленно — и Борюсик знал. С другой стороны, он сам — несмотря на более чем внушительные габариты — разогнавшись, мог выдать неплохую скорость.

Но Борюсик оказался обманут видимым равнодушием, с которым Гном произнес последние слова. И не учел характеристику, которую автомобилисты называют приемистостью...

Гном выпустил сумку из рук и рванул с высокого старта, как ракета с пороховым ускорителем.

Пока Борюсик реагировал на увиденное, пока разворачивался, пока медленно начал набирать крейсерскую скорость... Резкий удар по почкам заставил его крякнуть и сбиться с темпа. Тут же нога запнулась за армейский ботинок Гнома. Выброшенная назад правая рука оказалась в цепком плену — и собственная инерция сыграла с Борюсиком роль дыбы.

Начав падать вперед, он повис на заломленной Гномом руке. Боль пришла страшная — прокатилась обжигающей волной от кулака до плечевого сустава. От перелома Борюсика спасло только то, что набранная Гномом скорость оказалась направлена в ту же сторону.

Он упал на колени. Получил удар ногой под копчик. Затем сгусток огненной боли, в который превратилась рука, стал пригибать Борюсика к земле.

На земле — прямо перед лицом