Пожарский-3 - Ольга Войлошникова

Наполнив внутренний накопитель мёртвой энергии до краёв, Кузьма отправлялся в зерно- и прочие продуктохранилища, где устраивал охоту на грызунов-вредителей, которых по причине окрестной скудности, что ли, всё прибывало и прибывало.

— Не успею вычистить, глядь — новые бегут. Я уж думаю, не маяк ли у них на наши хранилища наведённый? — рассуждал Кузя по дороге.

— Запросто и маяк может быть. Можем отвод поставить, но ведь побегут тогда эти твари по окрестным деревушкам, вышелушат мужичкам всю округу. А людишки у нас и так впритык живут.

— Не-е, не надо отводить! — отказался Кузьма. — Все в одну точку тянутся — вот и славно, мне меньше голову ломать, куда мёртвую энергию сбрасывать. Не знаю, чего уж хотел тот недоброжелатель, который эту напасть организовал, но вышло наоборот — нам же лучше.

— Ну, смотри. Если что — мне или Горынычу сразу сигналь.

— Ага, — Кузьма дёрнул ручку флигеля, и мы вошли в сени в клуба́х морозного пара.

А сени оказались полны народу! И дальше, через незакрытые двери во внутренние помещения, виднелись группы теснящихся людей, скособоченных, замотанных какими-то тряпками, стонущих…

— Вот это сюрприз! — громогласно воскликнул Кузя. — Аль война началась и раненых везут, а нам не сказали⁈

— Не гони, отец родной! — завыла, падая, какая-то баба. Дальнейшие её слова потонули в общем хоре многоголосых причитаний.

— А ну, цыц! — гаркнул из приёмника Пахом и появился на пороге. — Отцепись от ног-то, шалая! Сказано тебе: не выгонят вас! Ждите!

— Ждите, — веско подтвердил Кузьма и протолкался по коридору, увлекая за собой в пустующий кабинет меня и Пахома. Я успел отметить нескольких лежащих на полу, вид которых мне вовсе не понравился.

Дверь закрылась.

— Дядька, а это что за битые да болезные? — спросил я. — Не припомню, чтобы Федя мне о таких неблагополучиях рассказывал. Или польское войско до Москвы дошло и лютует?

— Про польское войско я, Митя, никаких новостей не слыхал, а вот что мужички Тушинские в реквизиционными бригадами закусились — сам изволишь видеть.

— Так-так, а ну, поподробнее?

— Дело вышло простое. Про реквизиции, которые царевич окрест Тушино учинил, все давно наслышаны. Дескать, в первый раз придут — половину зерна выгребут. Потом ещё от половины половину. В третий раз не побрезгуют, остатки выметут. Говорят, мужички, тех реквизиций не дожидаясь, повсеместно зерно по лесам прятать начали

— Мужиков понять можно.

— А ты б не попрятал? — Пахом сердито поддёрнул пояс. — Чем кормиться, скажи на милость? И так год не самый жирный задался.

— Ну, дальше-то?

— Дык… С востока от Москвы, почитай, подчистую всё выгребли. Голод наступил. Народец, говорят, на юга бежать налаживается. И побежал бы уже, кабы не ребятишки. Куды бечь в зиму-то?

— Неужто эти оттуда, в обход Москвы к нам притекли? — удивился Кузьма.

— Не, эти севернее Москвы сидели, да ближе в нашу сторону. Думали — пронесёт, однако ж, явилась к ним большая реквизиционная команда. Глядь — по амбарам пусто. Пашка Салтыков, за старшего он был, в дому у старосты сел да давай мужиков мордовать. А один там в команде у него мордоворот схватил с печки мальчонку и говорит: «Щас детям вашим всем глаза повыколем да уши поотрежем, коли не сознаетесь!» Мать заголосила, мол, всё покажу, не трожь дитё…

— Вот же мрази.

— В общем, повела их баба. Своих же мужичков заставили схрон раскапывать, доставать да грузить. Только к тому моменту, как реквизиторы оглобли собрались разворачивать, из соседних деревень мужики подоспели. Да не одни, дворянчик с ними и четверо его конных слуг.

— Надо полагать, такой прыти реквизиторы не ожидали.

— Точно. Растерялись, как есть.

— Всех положили?

— Один Пашка Салтыков утёк, огнём да молниями отбиваясь. Силён оказался. Вон, расписных под хохлому видел? Его работа. Мужики еле как в сани заволоклись, сильно побитые вусмерть побитых складывали. По дороге ещё решили, что просто так им самовольство Тушинский вор не спустит.

— Это ещё кто?

— Так царевичу прозвище дали. Вчера ещё в разговоре с Московскими соглядатаями мелькало.

По телефону нанятые для пригляда людишки звонили каждый день, но бывало, что, боясь потерять доносную копейку, такую околесицу несли, их доклады на три ряда, перепроверять было надобно.

— Полагаю, бунтари до дома добежали, да решили с места срываться?

— А чего сидеть-то? Ждать, пока карательный отряд прибудет? В одночасье собрались.

— И почему к нам?

— Слухи, говорят, ходили, что в Пожаре еда большими складами собирается.

— Ядрёна-Матрёна, только толп беженцев нам не хватало…

— Помещика своего тоже привезли, совсем парнишка плох. Но, Юля сказала, не помрёт. Мы его тебе оставили, вместе остальными тяжёлыми, как велено.

— А чего тогда сидим? Пошли, с него и начнём.

ЦЕЛИТЕЛЬСКО-УПРАВЛЕНЧЕСКОЕ

Ничего сверх-ужасного в повреждениях молодого дворянина не было. Ну, глубокие ожоги. Не такое ещё видали. Но что младший Салтыков смог в одиночку осадить толпу, в которой, помимо прочих, был даже маг, характеризовало его как бойца с очень крепкими нервами. С другой стороны, не будь с мужиками этого мага, всех бы Пашка в лесу и положил, а так пришлось ему уйти. Без коня, причём. Поди, долго пешком из леса выгребал, потому крестьянские обозы и погоня не настигла — шли-то до Пожара четыре дня, да телеги с зерном не бросили, всё одно выкопано уже.

«Так что формально, раз уж я их принял, — заметил я Кузьме между делом, — получается, что я спёр у Тушинского царевича телеги».

«Да и наплевать, — с похвальным равнодушием откликнулся Кузя. — Можно подумать, ты ему собирался на верность клясться».

«После призвания поляков и непонятных заигрываний с альвами — точно нет».

«Вот и наплюй».

В этот момент дворянин резко вздохнул и распахнул глаза.

— Лежать, — я слегка упёрся пальцем ему в плечо, — мы ещё не закончили.

Он перестал дёргаться и посмотрел на меня с подозрением:

— Вы целитель?

— Я — князь Пожарский, если тебе это о чём-то говорит.

Эту информацию молодой помещик переваривал с минуту:

— Вы, волей случайной удачи проезжали мимо моего поместья? Или?..

— Или, — слегка отстранённо согласился я. Работаю же, как-никак! — Ты и люди твои у меня в имении. Пашка Салтыков тебя тщательно пожёг. Помнишь дело?

— Это помню, — припомнил он.

— Потом пока