Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

о ней исчерпывались знакомством с двумя статьями академика И.Е. Тамма, притом в 1945 году я был чрезвычайно поражён, так как в них сообщалось о делении атома. К тому времени я уже был прекрасно знаком с Игорем Васильевичем Курчатовым (выделено мной. – А.С.). Курчатов обратился ко мне с просьбой наладить производство чистого графита. Почему именно ко мне? Потому что графит, который нужен был Курчатову, мог быть получен из анодной массы в цветной металлургии. А это моё кровное дело. Выпуск был поручен Московскому электродному заводу, который немедленно приступил к производству этого графита. За каждым его граммом я лично следил. Шла наработка» [29. С. 69].

Московский электродный завод (МЭЗ), старейшее в стране подобное предприятие, был построен в районе Соколиной Горы еще в 1933‐м для выпуска изделий из графита. Основную долю продукции составляли сварочные электроды. В связи с задачей получения сверхчистого графита требовалось выявить закономерности, связывающие режим пиролиза с качеством тяжелых пиролизных смол и далее – с качеством получаемого из них кокса.

Для этого совместно с работниками московского завода «Нефтегаз» велись интенсивные лабораторные исследования, которые затем проверяли на промышленной пирогенной трубчатой установке. Научной стороной занимались сотрудники секретной курчатовской Лаборатории № 2 В.В. Гончаров и Н.Ф. Правдюк.

Зачем именно нужен такой суперчистый графит, на заводе никто не знал, пошли даже слухи, что речь идет о создании искусственных алмазов, над чем Курчатов сильно посмеялся.

Но в целом было не до смеха – ведь к этому времени две атомные бомбы, выпавшие из люков американских бомбардировщиков, испепелили Хиросиму и Нагасаки. Угрожающий намек бывших союзников Москве был очень «толстым».

Через одиннадцать дней после последней американской атомной бомбардировки – 20 августа 1945 года – И.В. Сталин подписал знаменитое постановление ГКО № 9887 «О Специальном Комитете при ГКО». Эту дату официально принято считать рождением отечественной атомной промышленности. Хотя рождение государственного Атомного проекта, как уже говорилось, произошло тремя годами ранее.

Специальному комитету было поручено руководить всеми работами по атомной энергии. Председателем стал нарком внутренних дел и зампред СНК Лаврентий Берия (он и ранее по распоряжению Сталина курировал работу Курчатова). В качестве рабочего органа Спецкомитета сформировали Первое Главное управление (ПГУ) при СНК СССР под начальством Бориса Ванникова.

Этот орган, зародыш будущего Министерства среднего машиностроения, был наделен совершенно особыми полномочиями – фактически становился «государством в государстве». Например, ПГУ могло начинать любую стройку или сооружение без всяких предварительных смет и согласования с другими органами власти. Финансирование, в том числе и капитального строительства, проводилось напрямую через Госбанк, минуя финансовые ведомства. При этом в банковских счетах не указывалось фактическое назначение произведенных работ. Для занятых в Атомном проекте устанавливались особое снабжение, транспортный приоритет.

Но и спрос был чрезвычайно жестким. Из Кремля и с Лубянки на Курчатова ежедневно давили со сроками. Да и сам Игорь Васильевич прекрасно понимал, каковы ставки в начавшейся «атомной гонке». И хотя умел быть хладнокровным и юморить даже в самые тяжелые моменты, нервное напряжение, подобно электротоку высокого напряжения, регулярно пробегало через него на всех участников проекта. «Борода» еще умел в какой-то степени «понижать» это напряжение, как хороший трансформатор.

Ефим Павлович Славский оказался в какой-то момент очень важным сотрудником, а позже и соратником Курчатова. Он ежедневно мотался в «красный дом» на Ходынке, напротив которого в большой госпитальной палатке с хитрыми приборами колдовали курчатовские физики, а порой и сам «Борода». А потом мчался на свой электродный завод в Лефортово. Там экстренно был построен специальный цех под сверхчистый графит, смонтирована установка для измерения сечения захвата нейтронов полученными графитовыми образцами.

Поначалу ничего не получалось – нервотрепка нарастала. Усиливалась она и тем обстоятельством, что с очисткой урана была похожая «петрушка». Но вот, наконец, на МЭЗе из печи вроде бы вышел искомый материал. Кто-то сгоряча доложил об успехе «наверх». И… не тут-то было!

Славский вспоминал: «Вроде всё нормально. Однако первые исследования, проведенные физиками, показали его (графита. – А.С.) полную непригодность. Безусловно, доложили в Спецкомитет. За сбой с поставкой вызвали на ковёр».

Об этом драматичном моменте Славский с явным «холодком» от пережитого вспоминал и через многие годы. Его «орденоносность» и прежние заслуги могли оказаться бессильны перед срывом (да еще как бы и с обманом!) важнейшего госзадания.

Но Берия при всей его брутальной жесткости отнюдь не был дураком. И, не разбираясь в научных тонкостях, в людях понимал хорошо. Недаром прозвал Славского «наш орол». Присутствовавший на этом «разборе полетов» нарком химической промышленности Михаил Первухин не понаслышке знал об исключительной трудности получения графита с заданными характеристиками. Вместе с деловыми объяснениями Курчатова это перевело «расстрельный» характер разбирательства в деловое русло.

Лаврентий Павлович Берия. 1940‐е гг.

[Портал «История Росатома]

Славский очень живо описал ту сцену:

«Стоим мы с Ломако в приемной, ожидаем, когда нас вызовут, и думаем: «Ну, вот и пришел всему конец… Что же нам будет?» Входим. Председатель Берия обращается к Маленкову… и говорит: «Георгий! Вот Ломако и Славский доложили и обещали, что они… сделают все, как нужно. Как думаете, согласимся?» Тот, а за ним и другие, кивнули: «Согласимся». И мы вышли с заседания с чувством, что заново родились. Как будто только что стояли на стуле с петлёй на шее, и осталось только выбить его из-под нас. А тут показалось, что петлю сняли, и мы пошли работать. Вот какой был режим и время. Но, в конечном счёте, графит начали производить, и на этом деле мы крепко сдружились с Игорем Васильевичем» [83. С. 236].

Кстати, впоследствии выяснилось, что сверхчистый советский графит, который все же удалось получить в октябре того же, победного 1945‐го и наработать потом в сотнях тонн, оказался по многим параметрам лучше американского.

«Научились мы делать чистый графит: всю эту массу мы с хлором замешивали, в аппаратной накаляли докрасна, посторонние примеси в соединении с хлором при высокой температуре становились летучими – вылетали. И мы стали получать чистый графит», – вспоминал Ефим Павлович [85. С. 32].

Много лет спустя – на семидесятилетний юбилей в 1968‐м году – коллеги подарят Славскому два бокала из графита «атомной чистоты». «В память о том, как мы за него бились», – с благодарной гордостью подчеркивал глава Средмаша.

Начавшаяся тогда дружба с Славского с Курчатовым – совершенно особая, удивительная история. «Борода», обладая счастливым свойством характера легко сходиться с разными людьми, тем не менее выделял «ближний круг» именно друзей. И то, что в этот круг довольно быстро попал Славский, в некотором смысле достойно изумления. Очень уж разными они были людьми. Курчатов – по отцу из «личных» дворян, по матери из духовного сословия – рос в интеллигентной семье, читал