Инженер Империи. Дальний Рубеж - Виктор Ступников

Я подошел к группе пленных. Они были жалкими — испачканные, перепуганные, некоторые еще не протрезвели.

— Где старший? — спросил я тихо, но так, что все вздрогнули.

Один из них, коренастый детина с перекошенным от злости и страха лицом, молча выпрямился.

— Я здесь главный. Кто вы такие? Милиционеры?

— Нет, — ответил я. — Я тот, чьих людей вы убили и чье имущество сожгли. Где пулемет?

Он усмехнулся, плюнул на землю.

— А вам зачем? Хотите прикарманить?

Удар прикладом винтовки Немирова пришелся ему точно в солнечное сплетение. Бандит с хрипом сложился пополам.

— Его сиятельство задал вопрос, — ледяным тоном произнес капитан. — Где пулемет?

— В… в подвале… — просипел тот, давясь кашлем. — И патроны там же…

Степан с парнями уже спустились в подвал и через минуту вынесли на свет зачехленный «Максим» и два ящика с лентами.

Я осмотрел трофей. Оружие было в хорошем состоянии. Теперь у нас был не просто отпор, у нас была серьезная сила.

— Связать их, — приказал я.

— Коней забрать. Тела… закопать там, в лесу. — Я указал на убитого бандита. — А этого, — кивнул на раненого, — перевяжите. Он нам еще пригодится для показаний.

Мы двинулись в обратный путь уже глубокой ночью, ведя за собой пленных и лошадей с телегами, на которых грудился пулемет и ящики с награбленным добром — тем, что не успели пропить или испортить. Я шел последним, и чувство было двойственным. С одной стороны — удовлетворение от быстро и четко проведенной операции. С другой — горечь. Эти люди были не чудовищами. Они были порождением войны, ее самым гнилым плодом. И убивать их было так же мерзко, как и оставлять безнаказанными.

Когда мы вышли к усадьбе, на востоке уже занималась заря. У ворот нас встретили не только свои, но и высокая фигура в очках. Лозинский стоял и перекатывал зубачистку во рту, наблюдая, как мы вводим пленных и трофеи.

Он молча смотрел на пулемет, на связанных бандитов, на мое усталое, закопченное порохом лицо.

Ни слова не сказав, он развернулся и ушел. Но я видел его спину. И видел, что его уверенность дала трещину.

Он приехал искать крамолу. А нашел войну. Ту самую, настоящую, которая была здесь, на земле. И теперь ему предстояло решить, на чью он встанет сторону в своем отчете.

Утро встретило нас не розовыми лучами, а серым, тяжелым светом, в котором пыль от наших ног и копыт висела неподвижной завесой. Возвращались мы молча. Даже пленные, покорные и подавленные, не издавали ни звука. Только лошади фыркали да скрипели колеса телеги, на которой везли «Максима» — наш главный трофей и неоспоримое доказательство.

Вновь выставленные ворота были открыты. Нас ждали. Петр, с лицом, изборожденным бессонной ночью, вышагнул вперед. Его взгляд скользнул по пленным, по пулемету, по мне, и в его глазах я увидел не облегчение, а новую, еще более глубокую тревогу.

— Все спокойно? — спросил я, сдавая винтовку одному из ополченцев.

— Спокойно, — кивнул Петр, но его взгляд говорил об обратном. — Советник Лозинский… он потребовал предоставить ему все финансовые книги за последний год. И… опросил нескольких беженцев из Веретьева.

Внутри у меня все похолодело. Это был ход конем. Проверить отчеты — это одно. Но говорить с напуганными, потрясенными людьми, которые могли ляпнуть что угодно под давлением столичного чиновника…

— Где он сейчас?

— В управе. Ждет.

Я кивнул и, не меняя грязной, пропахшей порохом и потом одежды, направился к дому. Немиров шагнул за мной. — Ваше сиятельство, может, я…

— Нет, капитан. Твоя работа сделана. И сделана блестяще. Теперь моя очередь.

Я вошел в контору. Лозинский сидел за моим столом. Перед ним лежали не только кипы бумаг, но и несколько исписанных листов — протоколы опросов, как я сразу понял. Он не смотрел на меня, изучая какой-то документ, делая вид, что мое появление для него незначительно.

Я остановился напротив стола, не садясь.

— Советник. Вы хотели меня видеть?

Он медленно поднял глаза. Его взгляд был холодным и собранным, как у хирурга, готовящегося к вскрытию.

— Ваше сиятельство. Вы вернулись. С победой, как я вижу. — Он кивнул в сторону окна, за которым была видна телега с пулеметом. — Поздравляю. Самосуд — опасное дело, но, видимо, эффективное.

— Это не самосуд, — парировал я. — Это восстановление порядка на вверенной мне территории. Как предписывают имперские законы о военном положении.

— Интерпретация законов — вещь тонкая, — он отложил документ и сложил руки. — Как, впрочем, и свидетельские показания. Я беседовал с переселенцами. Их истории… трогательны. И очень хаотичны. Они говорят о нападении, о жестокости, о потере близких. Но что интересно… — он взял со стола один из листков, — ни один из них не может толком описать нападавших. Одни говорят про «чужих», другие — про «дезертиров», третьи — про каких-то «баракцев». Очень неубедительно для столь серьезного обвинения.

Он смотрел на меня, и я понимал, куда он клонит. Он намекал, что эта история с бандой могла быть инсценировкой. Поводом для укрепления моей личной власти и создания вооруженного формирования.

— Они были напуганы, — сказал я, сдерживая ярость. — Они крестьяне, а не обученные наблюдатели. Но есть материальные доказательства. Сожженная деревня. Пулемет. Пленные, наконец!

— Пленные, — он усмехнулся. — Кто они? Где доказательства, что это именно те люди? Где орудия преступления, которые они украли? Вы привезли оружие. А где награбленное? Продовольствие? Скот?

Я замолчал. Он был прав. Мы нашли только оружие и пустые бутылки. Все ценное бандиты, видимо, уже успели сбыть или спрятать.

— Они действовали по указке хана Байрака, — произнес я, уже чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Это была диверсия.

— Хан Байрак, — Лозинский снова взял со стола какую-то бумагу. — Согласно последним донесениям из Генштаба, основные силы хана отброшены далеко на юг. Его разведгруппы не были замечены в этом районе. Опять же — голословное утверждение.

Он откинулся на спинку стула, смотря на меня поверх очков.

— Видите ли, ваше сиятельство, картина вырисовывается весьма своеобразная. Наместник, обладающий широкими полномочиями, формирует