Хроники особого отдела - Александр Игнатьев

Худоярова. Совсем распоясался. Наглец!» — думал Георгий Валентинович, всё больше раздражаясь.

Все эти мысли, естественно, не только не могли успокоить начальника 4-го отдела СМЕРШ, но и распалили его ещё больше.

— Однако, Ян Геннадьевич, у вас отменный аппетит, — осторожно заметил он, нанося пробный первый укол.

— А что же в этом плохого, — парировал наглый полковник, тут же переходя в наступление. — Голодный человек не воин, да и мыслить не умеет без энергии. Вы вот не едите ничего, а напрасно. У нас просто королевский приём. Карпа попробуйте. Китайский карп в кисло-сладком соусе — пища богов.

«Да он же типичный предатель! — вдруг осенило Утехина. – И Худояров, наверняка, давно «сливает» ему разведданные. Ну, конечно! На кого работает эта скотина? Я вскрою осиное гнездо!».

Наконец, все встали из-за стола, и, после показавшейся бесконечной церемонии раскланивания, китайские товарищи оставили их одних. Вяло приложив ладонь к виску, отбыл полковник, с кривой улыбочкой утащив с собой кашляющего Худоярова.

У Утехина же, к концу приёма разболелись глаза, от постоянных перелётов и бессонных ночей. Он на мгновение закрыл их и почувствовал, как мелкие острые иголки пронзают мозг, втыкаясь в глазные яблоки.

«Что всё это значит? — в сотый раз спрашивал он сам себя. — Китайцы, явно, до одури боятся вскрывать древнее захоронение в горе. Из Сарова везут какой-то странный груз, а два взрослых человека, прошедших войну, рассказывают ему сказки, про оживших мертвецов. Предательство? Несомненно! Но какая у них цель?».

Георгий Валентинович, пытаясь найти правильный ответ, никак не мог объективно сложить факты. Ему, вдруг, страстно захотелось в Москву, подальше отсюда, хоть он и отдавал себе отчёт, что подобное проявлении трусости может оказаться гибельным для всей работы с КП Красного Мао.

Он лёг. Наметил себе спать пять часов. Прикрыл глаза…

«Лично буду наблюдать, что они будут делать у этой чёртовой горы. Лично!», — решил он, засыпая.

***

Ксении не спалось. Она лежала в бараке, за плотной занавеской из плащ-палатки, и слушала здоровый храп, доносящийся из тридцати глоток сытых мужчин. Но только закрывала глаза, как сразу оказывалась с Василием Ивановичем, в мчащемся во тьме эшелоне.

Там что-то гремело по крыше вагона, словно ветер пытался оторвать эту самую крышу и забить всё тяжёлым мокрым снегом.

В коридоре, среди открытых дверок купе, несмотря на раздирающий рёв метели, которая гнала по дремучей бесконечной темноте состав, под всхлипы и визг мёрзлого железа колёс, она слышала голос матушки-игуменьи, бесконечно читающий Символ Веры и Богородицу. В какой-то миг, матушка подняла голову и посмотрела ей в душу:

– Чёрная, – услышала Ксения. – Но душа чиста, борись! Благословение моё с тобой. Посмотри. – И маленькая Ксюша, широко открыв глаза, за метелью видела зарево. Там, где над городом возвышалась поросшая лесом одинокая гора-пирамида, что-то шевелилось внутри, переваливалось и дышало. Так дышит огонь в горне, когда плавится сталь.

До прибытия поезда оставалось меньше суток, и теперь она знала, что везёт с собой их странный поп. Ей стало холодно. Она встала, накинув шинель, тихо пошла мимо спящих к печке. Неприятно влажный воротник не давал собрать тепло от трещавших, догорающих поленьев. Ей показалось, она видит, как ледяные сквозняки гуляют между нар… и на них уже не лежат бойцы.

– Смотри-ка, Ксения, какая твёрдая глина, – услышала она за спиной.

Девушка обернулась и вновь оказалась в вагоне, среди чугунного гула зло стучащих о рельсы колёс. Она пошатнулась, словно стены туго закачались, и увидела, как верхние нары в бараке замотало под бешеной скоростью разогнавшегося эшелона.

Она пошевелила ногами и услышала, как хрустит на деревянном полу иней. Спина совсем окоченела, и Ксения решительно открыла печку подбросить дров. В чёрной колючей темноте не горел огонь. Сбоку, на железной трубе, лежал мерцающий толстым слоем ослепительно-белый иней. Только маленьким неподвижным алым зрачком мерцало поддувало. Она огляделась по сторонам и в умирающем отсвете угля рассмотрела смешно торчащие в проходе новые валенки Бернагарда.

«Застынет фриц», — услышала она опять у себя в голове. Ксения с трудом разлепила губы, и в мёртвой тишине барака каркающим хрипом вырвался вопрос:

– Олладий, ты?

И, уловив слабое тепло, исходящее от серого вязкого клочка тумана, девушка закричала.

Огонь сам сорвался с пальцев, разгоняя тьму, пробуждая застывающих людей.

Где-то недалеко, сквозь шум и стук колёс этого нескончаемого пути, Ксения услышала голоса.

– Кто дневальный? Весь барак выстудили! Где он? – Люди вскакивали с мест и беспорядочно метались, зажигая лампы, и, не понимая причины ледяного холода. Испуганно вскинулся Борис, судорожно напяливая на себя шапку-ушанку, и, негнущимися пальцами аккуратно завязывая тесёмки под подбородком на бантик. Завыл Мрак. Заспанный, и, словно побитый, какими-то рваными прыжками к ней приближался Илья, а она всё стояла, обняв печь, и с замиранием души смотрела на летящий к горе состав.

– Кого вы ставили в охранение? – через полчаса зло допытывался у Телицына Илья.

– Рядового Петрова. Да он не со зла. Без умыслу парнишка-то, – оправдывался Борис Евгеньевич.

– Где он? Почему до сих пор не найден? – раздражённо требовал показать ему разгильдяя капитан.

В бараке стало, наконец, значительно теплее. Порядок был восстановлен, но дежурный рядовой исчез. Утром китайскими товарищами, в трёх метрах от входа, была найдена глиняная фигура русского солдата, в натуральную величину...

***

В начале десятого, нагрянуло начальство. Глиняного истукана, аккуратно завёрнутого в простыню, тщательно изучили китайские товарищи, а затем и Утехин с Худояровым. Ян к фигуре не приближался.

Вопросов ни у кого не было.

– Я виноват, Ян Геннадьевич, – сказал Илья, пытаясь как-то смягчить накал эмоций, после краткого рассказа прапорщика.

Худояров, стараясь не кашлять, шагал по бараку и делал вид, что не замечает белого от подступившего бешенства Утехина.

«Этот ничего не понял и не поймёт. Но в его выводах точно всё будет представлено иначе. В любом случае, я здесь до конца, а какой он, этот конец...» – спрашивал себя Рашид Ибрагимович. Его знобило, и простуда, тихо тлевшая несколько месяцев, разыгралась, превращаясь, похоже, в настоящую болезнь.

Он остановился перед стоящим немцем и обратил внимание, что этот белокурый и голубоглазый фриц имеет широкую кость… и весьма почтительный взгляд.

«Всё-таки, у этих в крови порядок и уважение к старшим по званию» – ни с того ни с сего решил он и одобрительно улыбнулся.

Утехин, молча прослушав информацию, что-то тихо диктовал адъютанту. Он ни разу не обратился