Последние дни Помпей - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж

Апекид, подняв глаза, сквозь отверстие в навесе увидел одну из пассажирок лодки — это была Иона. Жрец вздохнул и снова сел на скамью. Они причалили неподалеку от грязной окраинной улочки. Выйдя из лодки, Олинф повел Апекида через лабиринт улиц и наконец остановился у запертой двери дома, который был побольше соседних. Он трижды постучал — дверь отворилась и, едва Апекид вслед за своим проводником переступил порог, тотчас закрылась за ними.

Они прошли через пустой атрий и очутились в небольшой комнате, в которую свет проникал лишь через маленькое оконце над дверью. Остановившись на пороге и постучав в дверь, Олинф сказал: «Мир вам». Голос изнутри спросил: «Кому?» — «Верным!» — отвечал Олинф, и дверь отворилась. Четырнадцать человек молча сидели полукругом перед грубым деревянным распятием, видимо погруженные в размышления.

Когда Олинф вошел, они подняли глаза, но не сказали ни слова; сам назареянин, прежде чем заговорить, преклонил колени перед распятием, и Апекид увидел, что он молча молится. Исполнив обряд, Олинф обратился к собравшимся.

— Друзья и братья, — сказал он, — не удивляйтесь, видя среди нас жреца Исиды. Он был в числе слепцов, но святой дух снизошел на него, он хочет сам все видеть, слышать и понять.

— Да будет так, — сказал один юноша еще моложе Апекида; лицо у него было такое же бледное и изнуренное тяжкими, бесконечными раздумьями.

— Да будет так, — сказал другой, постарше; его темная кожа и восточное лицо выдавали сирийца — в юности он был грабителем.

— Да будет так, — сказал третий.

Жрец обернулся к нему и узнал в старике с длинной седой бородой раба богача Диомеда.

— Да будет так, — повторили и остальные, все, за исключением двоих, принадлежавшие к низшим сословиям. Эти двое были начальник стражи и александрийский торговец.

— Мы не требуем от тебя соблюдения тайны, — снова заговорил Олинф. — Мы не берем с тебя, как делают некоторые из наших слабых братьев, клятвы не предавать нас. Правда, наша община не запрещена законом, но толпа, еще более дикая, чем ее правители, жаждет расправиться с нами. Так, друзья мои, когда Пилат колебался, толпа кричала: «Распни его!» Но мы не связываем тебя клятвой ради своей безопасности, нет! Предай нас толпе, обвини нас, опорочь, клевещи, если хочешь. Мы выше смерти, мы готовы с радостью войти в клетку льва или лечь под плети палача, мы попираем тьму могилы, ибо то, что для преступника смерть, для христианина — вечность.

Послышался одобрительный гул.

— Ты пришел к нам как гость и, если пожелаешь, можешь остаться. Ты хочешь знать, какова наша религия? Она перед тобой. Этот крест — наш единственныйкумир, в этом свитке — тайны наших Цер и нашего Элевсина.[62] Наша мораль? Она в нашей жизни. Мы все были грешниками, но кто может обвинить нас в преступлении теперь? Мы очистились от прошлого. Не думай, что это наша заслуга, — на то была воля божия. Подойди, Медон, — сказал он, кивнув старому рабу, который третьим выразил согласие, чтобы Апекид остался. — Ты единственный раб среди нас. Но на небесах первые будут последними. Да будет так и среди нас. Разверни свиток и читай.

ГЛАВА III

Привратник, девушка и гладиатор

Дверь дома Диомеда была открыта, и старый раб Медон сидел на нижней ступени лестницы. Этот роскошный дом богатого торговца еще и сейчас можно увидеть за городскими воротами, в самом начале Дороги Гробниц. Несмотря на соседство мертвых, квартал этот был веселый. На другой стороне улицы, всего на несколько шагов ближе к воротам, был большой заезжий двор, где люди, посещавшие Помпеи по делам или искавшие здесь развлечений, останавливались закусить и отдохнуть. У ворот этого двора теперь стояли повозки и колесницы — одни только что подъехали, другие уже отъезжали, вокруг царили суета и оживление. У двери сидели за круглым столиком несколько крестьян и за утренней чашей вина разговаривали о своих делах. Дверь была разрисована в шахматную клетку, известную людям с незапамятных времен. На крыше дома была устроена терраса, где женщины, жены крестьян, которые беседовали внизу, сидели или стояли и, перегнувшись через перила, переговаривались со своими знакомыми. По соседству, в глубокой нише, на покрытой материей скамье отдыхали двое или трое бедняков, отряхивая пыль с одежды. За домом тянулся большой пустырь, некогда бывший кладбищем древнего народа, который жил здесь еще раньше, — теперь тут сжигали мертвых. Над пустырем возвышались террасы красивой виллы, утопавшей в зелени. Сами гробницы, изящные и разнообразные, окруженные цветами и деревьями, не навевали грусти. У ворот города, в маленькой нише, неподвижный и послушный дисциплине, стоял на часах римский легионер. Солнце ярко блестело на его шлеме и на копье, которое он держал в руке. Ворота состояли из трех арок; средняя была предназначена для колесниц и повозок, две крайние — для пешеходов, а по обе стороны от них высились массивные стены, окружавшие город, многократно чинившиеся в самые различные эпохи, после того как война, время или землетрясение разрушали эти бесполезные укрепления. Над стенами, близко друг от друга, возвыша лись квадратные башни, нарушая своей живописной суровостью однообразие стен и красиво вырисовываясь рядом с новыми белыми домами.

Дорога на Геркуланум сворачивала и исчезала среди виноградников, над которыми в своем угрюмом величии хмурился Везувий.

— Слыхал новость, старик Медон? — спросила молодая женщина с кувшином, остановившись у двери Диомеда поговорить с рабом, — она шла на заезжий двор наполнить кувшин водой и поболтать с проезжими.

— Новость? Какую новость? — спросил раб, поднимая голову.

— Знал бы ты, какой гость въехал в ворота сегодня утром, когда ты, конечно, еще спал!

— А-а, — сказал раб равнодушно.

— Да, это подарок от благородного Помпониана.

— Подарок? Но ты, кажется, сказала, что приехал гость.

— Да, это сразу и гость и подарок. Знай, жалкий глупец, что это молодой красавец тигр, он примет участие в предстоящих играх. Слышишь, Медон? Вот это будет развлечение! Да я глаз не сомкну, покуда его не увижу. Говорят, он так страшно рычит!

— Бедная дура, — сказал Медон печально и презрительно.

— Нечего меня дурой обзывать, старый пень! Тигр— это замечательно, особенно если он кого-нибудь сожрет. Подумай, Медон, теперь у нас есть и лев итигр! Вот только нет двух подходящих преступников, и нам из-за этого, быть может, придется глядеть, как они сожрут друг друга. Между прочим, у тебя сын гладиатор, красивый и сильный малый. Ты бы уговорил его выйти против тигра. Уговори, век буду тебе благодарна, и не одна я, — ты станешь благодетелем всего города.

— Уходи, — сурово сказал раб. — Подумай о собственном спасении, прежде чем болтать о смерти моего бедного мальчика.

— О собственном спасении? — сказала девушка и в испуге оглянулась вокруг. — Сгинь, рассыпься! Пусть твои слова падут на твою же голову! — И девушка схватилась за талисман, висевший у нее на шее. — Какая же опасность мне угрожает?

— Земля тряслась несколько дней назад — разве это не предостережение? — сказал Медон. — Разве у нее нет голоса? Разве она не сказала нам всем: «Готовьтесь к смерти, конец близится».

— Ах, какая чушь! — сказала женщина, оправляя на себе тунику. — Ты говоришь, как эти назареяне, — наверно, ты тоже один из них. Ну ладно, некогда мнеболтать с тобой, старый ворон. Ты становишься все ворчливее. Прощай! О Геркулес, пошли нам преступника для тигра и еще одного — для льва!

Эй, эй! Веселья сладок зов!Под нами целый лес голов.Глядите! Вон идут бойцы.Проткнут мечами храбрецыДруг другу крепкие бока!Болтайте, зрители, пока. .Топ-топ! Как весело идут!Эй, эй! Нас ждет веселье тут!