Вирджиния Вулф - Ночь и день

Мэри Датчет, возвращаясь со Стрэнда в дневной перерыв, однажды заметила его, когда он свернул на очередную дорожку, в наглухо застегнутом пальто и настолько погруженный в раздумья, что можно было подумать, он мыслями все еще у себя в конторе.

При виде Денема она испытала нечто вроде священного трепета, в следующую минуту ей захотелось рассмеяться, и сердце ее вдруг забилось часто-часто. Она прошла мимо, и он ее не заметил. Тогда она вернулась и тронула его за рукав.

– Боже мой, Мэри! – воскликнул он. – Как вы меня напугали!

– Да. Вы шли как лунатик, – сказала она. – Разбираетесь с каким-нибудь ужасным любовным романом? Удалось примирить несчастную пару?

– Я думал не о работе, – поспешно ответил Ральф. – И кроме того, такого рода дела не в моей компетенции, – довольно мрачно добавил он.

Утро выдалось ясное, и у них еще было несколько свободных минут. Они не виделись недели две или три, и Мэри хотелось многое ему рассказать, но она не была уверена, что ему так уж приятно сейчас ее общество. Однако, пройдясь немного по дорожке, они успели обменяться кое-какими новостями. Он предложил ей присесть, и она опустилась на скамейку рядом. Слетелись воробьи, и Ральф, достав из кармана половину булочки, бросил горсть крошек воробьям.

– Никогда не видела, чтобы воробьи были такими ручными, – заметила Мэри.

– Точно, – ответил Ральф. – В Гайд-парке воробьи пугливые. Если вы посидите тихо, я подманю одного, и он сядет мне на руку.

Мэри хотела было воспротивиться этой демонстрации птичьего бесстрашия, но, видя, что Ральф по какой-то странной причине гордится воробьями, поставила шестипенсовик на то, что у него ничего не получится.

– Идет! – оживился он, в его глазах, до той поры унылых, блеснул задорный огонек.

Теперь он обращался исключительно к воробью с белой шапочкой на голове, который казался смелее прочих. А Мэри тем временем посмотрела на своего собеседника внимательней. То, что она увидела, огорчило ее: он осунулся, на лице появилась непривычная суровость.

Какой-то ребенок, гоняя обруч, спугнул стайку воробьев, и Ральф, досадливо поморщившись, швырнул остаток крошек в кусты.

– Вот так всегда – а я ведь его почти подманил… – сказал он. – Держите монетку, Мэри. Но это только из-за мальчишки. Надо запретить им гонять здесь обручи…

– Запретить гонять обручи! Дорогой мой, какая чушь!

– Вы всегда так говорите, – посетовал он, – и никакая это не чушь. Для чего еще нужен парк, если не смотреть на птиц? Играть в серсо можно и на улице. А если мать боится отпускать ребенка на улицу, пусть нянчится с ним дома.

Мэри ничего на это не ответила, только нахмурилась.

Откинувшись назад, она стала смотреть вокруг – на громоздкие дома, на трубы, пронзающие рыхлое серебристо-голубое небо.

– А, все равно, – сказала она. – Лондон – такое прекрасное место. Наверное, я могу целыми днями сидеть и смотреть на людей. Я люблю людей.

Ральф нетерпеливо вздохнул.

– Да, я действительно так думаю – особенно когда узнаешь их получше… – добавила она, как будто он пытался ей возразить.

– А мне даже узнавать не хочется, – ответил он. – Но вы можете думать как вам угодно. – Он произнес это равнодушно, не одобряя и не осуждая ее.

– Очнитесь, Ральф! Вы вот-вот заснете! – воскликнула она, оборачиваясь к нему и дергая его за рукав. – Да что с вами такое? Хандра напала? Заработались? Презираете весь мир, как обычно?

Вместо ответа он лишь покачал головой и принялся набивать трубку, и она продолжила:

– Но ведь это все напускное?

– Не больше, чем все остальное, – ответил он.

– Ладно, – сказала Мэри. – Я многое собиралась вам сказать, но мне пора идти – у нас комитет. – Она поднялась со скамьи, и все же уходить не спешила, а стояла и смотрела на него серьезно. – Вы не выглядите счастливым, Ральф, – заметила она. – Есть причина или я ошибаюсь?

Он не сразу ответил, но тоже поднялся, чтобы проводить ее до ворот парка. Как обычно в беседе с ней, он взвешивал в уме все, что собирался сказать, словно решая, обязательно ли ей об этом знать.

– Я устал, – наконец сказал он. – Отчасти из-за работы, отчасти из-за семейных проблем. Чарльз в последнее время ведет себя как последний дурак. Хочет ехать в Канаду и работать на ферме…

– Ну, не такая уж плохая мысль, – заметила Мэри; они миновали ворота и медленно шли вдоль ограды, обсуждая трудности, которые, по правде сказать, не переводились в семействе Денема, но теперь преподносились Мэри как нечто заслуживающее сочувствия, которое было необходимо Ральфу даже больше, чем он предполагал. По крайней мере, Мэри помогла ему сосредоточиться на реальных проблемах – в том смысле, что они были разрешимыми, но истинная причина его уныния, которую сочувствием не исцелить, еще глубже ушла в глубины сознания.

Мэри была чуткой и внимательной. Ральф не мог не испытывать к ней благодарности, тем более что не сказал ей правды о своем состоянии; и, когда они, сделав круг, снова дошли до ворот, он попытался задержать ее, показать, как ценит ее участие. Однако добрые намерения вылились в упреки, связанные с ее работой.

– На что вам этот комитет? – сказал он. – Пустая трата времени, Мэри.

– Не спорю, прогулка по лугам принесет человечеству больше пользы, – отвечала она. – Постойте-ка, – сказала она вдруг, – может, приедете к нам на Рождество? Это, наверное, самое лучшее время в году.

– Приехать к вам в Дишем? – удивился Ральф.

– Да. И там вам никто не будет мешать. Но только не отвечайте сейчас. Потом, – сказала она, почему-то заторопившись, и пошла прочь в направлении Расселл-сквер.

Она пригласила его, повинуясь минутному порыву, как только представила себе мирную сельскую картину, и теперь горько корила себя за то, что сделала это, а потом и за то, что недовольна собой.

«Если я не смею даже помечтать о том, как гуляю в полях вдвоем с Ральфом, – решила она, – тогда не лучше ли купить кота и поселиться в меблирашке в Илинге, как Салли Сил? Но нет, он просто так спросил: он не приедет. Или он все же имел в виду, что приедет?» Мэри покачала головой. Она действительно не поняла, что он имел в виду. С ним никогда точно не знаешь, но теперь она была не на шутку озадачена. Может, он что-то от нее скрывает? Ведет себя странно, замкнутый какой-то, было в его поведении что-то недоступное ее пониманию, и эта его таинственность невольно притягивала ее еще сильнее. Более того, она не нашла в себе сил противиться тому, что с неудовольствием замечала в других представительницах женского пола, а именно: наделив своего друга чем-то вроде небесного огня, она стала пересматривать в этом свете всю свою жизнь в надежде на высочайшее одобрение.

Во время этой душевной работы комитет утратил былую значительность, суфражистская идея съежилась; она дала себе слово, что начнет учить итальянский; и еще подумала, не заняться ли орнитологией. Но эта программа идеальной жизни в конце концов дошла до такого абсурда, что вскоре она поймала себя на вредной привычке: когда вдали замаячили каштаново-красные кирпичи Расселл-сквер, она уже мысленно репетировала свою речь на предстоящем заседании. На самом деле она ничего вокруг уже не замечала. Она взбежала по лестнице, и тут ее вернула к реальности такая картина: миссис Сил на лестничной площадке перед дверью конторы предлагала огромной собаке попить воды из стакана.

– Мисс Маркем приехала, – заметила миссис Сил с должной серьезностью, – а это ее пес.

– Хороший пес, – сказала Мэри, погладив собаку по голове.

– Да, замечательный, – согласилась миссис Сил. – Что-то вроде сенбернара, так она сказала, и это так похоже на Кит – завести сенбернара. Ты хорошо охраняешь свою хозяйку, правда, Морячок? Следишь, чтобы эти злые люди не залезли в ее кладовку, когда она на своей работе – помогает бедняжкам, сбившимся с пути… Но мы опаздываем – пора начинать! – Она выплеснула остатки воды на пол и вместе с Мэри поспешила в комнату для заседаний.

Глава XIV

Мистер Клактон был в зените славы. Как это обычно случалось раз в полмесяца, машинерия, которую он усовершенствовал и держал под контролем, готовилась произвести очередной продукт: заседание комитета. Отточенной структурой этих собраний он гордился безмерно. Ему нравился суконный язык заседаний, нравилось, как в назначенный час, повинуясь нескольким росчеркам его пера, открывалась дверь; и после того как ее достаточно пооткрывали, он с удовольствием выходил из своей комнатушки, держа документы в руках, такой важный, с таким серьезным лицом, ни дать ни взять премьер-министр на встрече со своим кабинетом. Под его руководством стол заранее подготовили к заседанию: на нем красовались шесть листов промокательной бумаги, шесть перьев, шесть чернильниц, кувшин с водой, стакан, колокольчик и, учитывая предпочтения дам-участниц, ваза с зимними хризантемами.

Он чуть выровнял бумажки, придвинув их поближе к чернильницам, и теперь стоял перед камином, беседуя с мисс Маркем. Но при этом не забывал поглядывать на дверь, и, когда вошли Мэри и миссис Сил, заметил с довольным смешком, обращаясь ко всем собравшимся, которые успели разбрестись по комнате: