НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного - Леонид Духовный

Ну, чем не аргумент?! Таким образом, литературно-музыкальный вектор мне был задан! Во всяком случае, уж очень хочется так думать. И поблагодарить Вас, «ваше благородие, госпожа Удача»!

Предвижу очередной мой доброжелатель где-нибудь из-за «интернетовского угла», говоря словами Михаила Зощенко, однажды «возьми и остроумненько вверни»: «Врёте вы всё! Вас же не было!» Во-первых, был. Во-вторых, моя добрая мама, дабы остепенить своё не в меру ретивое чадо, часто рассказывала эту историю. Затем сакраментально и не к месту заканчивала её непременным назидательным призывом: «Лёня, веди себя прилично!»...

Столько десятилетий нет тебя со мной, родная!.. Но твой наказ я, кажется, выполняю...

Слушая Джо Дассена:

Знаешь, ничто не вечно.

Всё, всё пройдёт, конечно.

Тихо закроется окно и тонкий лучик твой погаснет

Ну, а пока он светит, —

Все мы — большие дети

Лихо влетаем в этот мир, а доля тащится вприпрыжку.

Дальше, как на качелях —

Вверх, вниз, и полетели

Так, что перехватило дух и голова твоя в круженьи…

Боже, как нам хотелось,

Чтоб всё вокруг вертелось!

Центр — конечно, это мы, к тому же, лето — бесконечно!

Осенью — похмелье,

Отблески, сомненья.

Что же о жизни рассуждать — она случилась, состоялась.

Знаешь, ничто не вечно.

Всё, всё пройдёт, конечно.

Тихо закроется окно, но тонкий лучик не погаснет...

Глава 2

КОЛЫБЕЛЬ МОЯ — ДЕМЕЕВКА; ВОСПИТАТЕЛЬ МОЙ — ВОЙНА (1938–1945)

«...И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира...»

М. Булгаков «Белая гвардия»

Когда-то, будучи подростком, в роскошной по тем временам библиотеке нашего соседа по коммуналке Георгия Александровича Иванова — он был прокурором Киевской городской прокуратуры — я случайно увидел ярко оформленную книгу с многочисленными цветными картинками и интригующим названием: «Детство, отрочество, юность». Правда, имя автора, да простит великий Лев Николаевич Толстой, стараниями школьной программы спровоцировано вызвало у меня аллергию и не сулило радости. Но уж очень была красивой книжка, и я, испросив разрешения у Славика, сына прокурора и моего друга-однокашника, взял её и читал, если честно, довольно долго, многое не понимая и не воспринимая.

Лишь в зрелом возрасте, перечитав снова, я смог уловить тонко подмеченные сцены и, безусловно, неповторимые «подробности повседневного быта» русского дворянства первой половины 19-го века, мастерски отображённые гением Писателя. Понятно, что у каждого века, у каждого сословия свои странности, свои каждодневные приметы и, хоть «мы — увы! — не дворяне» и я — даже космически отдалённо не граф Толстой, может статься, что кому-то окажется всё же любопытной заинтересованная и неравнодушная попытка такого импрессиониста, как ваш покорный слуга, обрисовать дискретное время нашего врастания в жизнь…

***

Что же запомнилось из раннего, из младенчества? Какие-то смутные видения, как бы фрагменты немого кино. Именно — немого. Ведь никто ещё не вспомнил ни одной фразы, сказанной ему в годовалом или в двух-трехлетнем возрасте. А ведь именно с таким «немовлятком» больше всего разговаривают и бабушки, и дедушки, и родители. Вероятно, от радости, что их пока слушают и не возражают.

Я не помню лица няни, доброй украинской женщины, убаюкивающей еврейское дитя сердечными народными песнями. Но, возможно, тембр её голоса стал для меня определяющим в категориях вокального восприятия «нравится», «не нравится»...

Я достаточно поздно начал говорить. Видно, прислушивался и запоминал сложные взрослые словечки. Заговорил как-то сразу, целыми фразами и даже запел. Моя матушка рассказывала, что весь двор с восторгом и умилением слушал «мовлятко», которое, сидя в колясочке, с серьезнейшим видом напевало нянечкину любимую:

Вітер з поля, хвиля з моря,

Ой, то ж довела любов до горя...

А жили тогда мои молодые родители в одноэтажном глинобитном домике, что стоял в большом уютном дворе с вишнёвым садиком и сиренью. Там же находился дом маминого отчима, Улицкого Хацкла Яковлевича, стойкого коммуниста, преданного борца за дело партии, работавшего слесарем на 1-м Киевском пивзаводе.

Парадокс: моего родного деда, известного врача, Левитмана Йосифа Абрамовича, едва овладев Киевом, расстреляли красные. Впрочем, они так жаловали и многих других интеллигентов. Овдовев, с двумя детьми на руках, не имея средств к существованию, моя бабушка тяжко бедствовала. И красивую женщину, подобрал «победитель», тоже вдовец, и тоже имевший двоих детей. Он категорически потребовал, чтобы новая жена куда-то дела своё потомство и занялась воспитанием его отпрысков. Вот так мама в возрасте восьми лет, в тяжелом 1922-м году попала в детдом. Как она выжила, выросла, выучилась — отдельная история, и о том я ещё поведаю...

Надо сказать, что к моему появлению на свет многое изменилось и неродной дед, сменив гнев на милость, вдруг очень полюбил малыша, т. е. меня. Он предложил маме поселиться в одном из одноэтажных домиков демеевского двора, где и сам жил. Двор оказался дружным. Вместе отмечали праздники и дни рождения, вместе провожали ушедших.

На Демеевке, революционно переименованной в Сталинку, таких «коммун» было немало. Эта стихийно обустроенная южная окраина была как бы островком Города, со своим укладом и нравом.

Сталинка (Демеевка), 1930-е гг.

Теплыми летними вечерами жители двора устраивались на завалинках, доставались семечки, иногда раздувался самовар и выносился патефон с контрабандными пластинками… (Возможно, мне, как свойственно многим, прошлое видится в радужных красках, но, поверьте, я далёк от его идеализации, но песня... песня написалась сама.)

Евбаз воспет, воспета Бессарабка,

Воспеты Верхний Вал и Нижний Вал,

Но разрешите вспомнить для порядка

Район, который я не забывал:

Припев:

Демеевка, Демеевка — окраинка,

Форпостом южным города стоит.

А было время звали тебя Сталинкой,

Но это ни о чём не говорит.

С грустинкой окна у домов окрашенных,

А во дворах — сирень и соловьи…

Теперь — бетон и серость зданий башенных,

Где люди сверху, словно муравьи.

Кияне, земляки мои, опомнитесь!

Ведь, если так пройдёт немного лет —

Ни улицы родимой и ни комнаты.

Оглянешься, а Киева уж нет.

Припев:

Демеевка, Демеевка — окраинка,

Форпостом южным города стоит.

А было время звали тебя Сталинкой,

Но это ни о чём не говорит.

Я всё твердил: «Подол — кусок Одессы,

Евбаз — кусок Парижа посмотреть!»

Но, видит Бог (а жаль, не видит пресса),

Приличнее своё лицо иметь!

И не забыть Демеевскую улицу

И