Сальватор - Дюма-отец Александр

Шею Кармелиты украшало дорогое колье из черного жемчуга, подарок Регины.

Когда Кармелита, бледная и убранная для выхода, появилась из спальни госпожи де Моранд, все, кто ожидал ее увидеть, но не в таком облике, вскрикнули, и в этом возгласе одновременно перемешались восхищение и страх. Можно было подумать, что все увидели перед собой античную скульптуру. Норму или Медею. По жилам присутствующих пробежал холодок.

Даже такой скептик, как старый генерал, понял, что в ее облике было нечто от античной верности. Какое-то самопожертвование. Он поднялся и застыл в ожидании.

Едва Кармелита появилась в салоне, как Регина устремилась к ней.

И великолепное привидение оказалось в обрамлении двух полных жизни и счастья молодых женщин.

Все присутствующие провожали взглядами эту молчаливую группу. Во взорах читалось любопытство и волнение.

– О, как ты бледна, бедная моя сестричка! – воскликнула Регина.

– О, как ты прекрасна, Кармелита! – произнесла госпожа де Моранд.

– Я уступила вашим просьбам, любимые сестры, – произнесла молодая женщина. – Но, по правде говоря, пока еще не поздно, не лучше ли вам остановить меня?

– Почему же?

– Вы ведь знаете, что я не прикасалась к пианино с тех самых пор, как мы вместе с ним спели прощание с жизнью? А если меня подведет голос? А вдруг я все позабыла?!

– Ты не могла забыть то, чему никогда не училась, Кармелита, – сказала на это Регина. – Ты пела, как птичка, а разве может птица разучиться петь?

– Регина права, – добавила госпожа де Моранд. – Я так же уверена в тебе, как и ты в самой себе. Поэтому не волнуйся и пой спокойно, моя милая! Уверяю тебя, ни один артист не выступал перед более благожелательно настроенными слушателями.

– О, спойте, спойте, мадам! – заговорили разом все, кроме Сюзанны и Лоредана.

Брат и сестра молча смотрели на эту мрачную, но ослепительную красоту. Во взоре брата было удивление, а взгляд сестры выражал зависть.

Кармелита поблагодарила гостей кивком головы и продолжила двигаться в направлении пианино, одновременно приближаясь к графу Эрбелю.

– Господин граф, – сказала госпожа де Моранд, – я имею честь представить вам мою самую близкую подругу: из трех моих лучших подруг она – самая несчастная.

Генерал во второй раз поклонился и с учтивостью рыцарских времен произнес:

– Мадемуазель, я сожалею о том, что мадам де Моранд не дала мне более трудную задачу, чем задачу сделать вам имя. Поверьте, я приложу к этому все мои силы и буду считать себя вашим покровителем.

– О, спойте, спойте же, мадам! – вновь раздались голоса, в которых слышались нотки мольбы.

– Видишь, дорогая сестричка, – сказала госпожа де Моранд, – все ждут тебя с большим нетерпением… Может быть, начнешь?

– Если гости этого хотят, можем начать немедленно, – просто ответила Кармелита.

– Что же ты будешь петь? – спросила Регина.

– Выбирайте сами.

– У тебя, что же, нет любимой арии?

– Нет.

– У меня здесь весь «Отелло».

– Давай начнем с «Отелло».

– Ты аккомпанируешь себе сама? – спросила Лидия.

– Когда больше некому, – ответила Кармелита.

– В таком случае я буду тебе аккомпаниатором, – предложила Регина.

– А я буду переворачивать ноты, – добавила госпожа де Моранд. – Ведь с нами тебе не будет так страшно, да?

– Мне не страшно… – произнесла Кармелита, грустно покачав головой.

Действительно, внешне она казалась совершенно спокойной. Она положила свою холодную ладонь на руку госпожи де Моранд. На лице ее была написана совершенная безмятежность.

Госпожа де Моранд подошла к пианино и извлекла из стопки партитур ноты «Отелло».

Кармелита осталась на месте рядом с Региной.

Все гости сели. Наступила полнейшая тишина, не слышно было даже дыхания людей.

Госпожа де Моранд установила ноты на пианино, а Регина, сев за инструмент, быстро исполнила блестящую прелюдию.

– Может быть, споешь романс «У ивы»?– спросила госпожа де Моранд.

– Охотно, – ответила Кармелита.

Госпожа де Моранд открыла партитуру предпоследней сцены последнего акта.

Регина обернулась к Кармелите, вытянув вперед руки и показывая, что готова начать играть.

В этот момент слуга объявил:

– Мсье и мадам Камил де Розан.

Глава XVI

Романс «У ивы»

Это объявление вызвало в нескольких углах гостиной нечто похожее на стон, в котором слышался ужас. Затем наступила тишина. Можно было подумать, что все присутствующие знали историю Кармелиты и что гости не смогли удержаться, чтобы не воскликнуть горестно, услышав объявленное имя, увидев, как в салоне внезапно появился с улыбкой на устах и с беззаботным выражением на лице тот самый молодой человек, которого можно было в какой-то мере считать убийцей Коломбана.

Возглас изумления и ужаса вырвался одновременно из груди Жана Робера, Петрюса, Регины и госпожи де Моранд.

Что же касается Кармелиты, то она не вскрикнула, не вздохнула, а осталась стоять, замерев, словно изваяние.

И только господин де Моранд, вспомнив позабытое им имя, направился навстречу молодой паре, которую рекомендовал ему его американский корреспондент, со словами:

– Вы прибыли как раз вовремя, мсье де Розан! Не желаете ли присесть и послушать. Вы сейчас услышите самый, по словам мадам де Моранд, прекрасный голос в мире.

Предложив руку госпоже де Розан, он подвел ее к креслу. А в это время Камил пытался узнать в стоявшем перед ним призраке Кармелиту. Когда же он ее узнал, то изумленно воскликнул.

Лидия и Регина бросились к подруге, полагая, что ей нужна их помощь, и ожидая, что та сейчас рухнет к ним на руки. Но, к своему огромному удивлению, увидели, что Кармелита, как мы уже сказали, продолжала стоять неподвижно и смотреть прямо перед собой. Вот только цвет ее лица стал не просто бледным, а смертельно бледным.

Неподвижно застывшие, лишенные всякого выражения глаза, казалось, ничего и никого не замечали. Можно было подумать, что сердце перестало биться: настолько вдруг она оцепенела. На молодую женщину было невозможно посмотреть без содрогания и страха. Тем более что, кроме смертельной бледности, лицо ее ничем не выдало ни малейшего волнения.

– Мадам, – сказал господин де Моранд, подойдя к жене, – вот эти два человека, о которых я уже имел честь вам сообщить.

– Займитесь ими сами, умоляю вас, мсье, – ответила госпожа де Моранд. – Я должна заняться Кармелитой. Вы видите, в каком она состоянии.

Эта бледность, этот лишенный жизни взгляд, эта неподвижность поразили господина де Моранда.

– О! Бог мой! Мадемуазель, – спросил он с участием, – что такое с вами приключилось?

– Ничего, мсье, – ответила Кармелита, поднимая голову тем движением, с которым смелое сердце глядит в лицо своему несчастью. – Всё в порядке.

– Не пой… Не надо сегодня петь! – шепнула Регина на ухо Кармелите.

– Почему же мне не надо петь?

– Это будет выше твоих сил, – сказала Лидия.

– Посмотрим! – ответила Кармелита.

И на губах ее появилось некое подобие улыбки. Улыбки мертвеца.

– Так ты все-таки хочешь петь? – спросила Регина, вновь садясь к пианино.

– Петь будет не женщина, Регина, а артистка.

И Кармелита сделала три шага к пианино.

– Спаси нас Бог! – произнесла госпожа де Моранд.

Регина второй раз сыграла прелюдию.

Кармелита запела:

Голос ее остался твердым, уверенным и, если начиная со второй строки всех слушателей охватило глубокое волнение, то оно было вызвано скорее болью Дездемоны, чем страданиями самой Кармелиты.

Трудно было выбрать арию более подходящую для ситуации, в которой оказалась девушка: та смертельная тоска, что охватила сердце Дездемоны, когда она пела первый куплет своей кормилице, африканской рабыне, выражала ту тоску, которая сжимала ее собственное сердце. Гроза, сгущающаяся над дворцом прекрасной венецианки, ветер, разбивший стекло готического окна ее спальни, отдаленные раскаты грома, темная ночь, тускло горящая лампа – все этой мрачной ночью, вплоть до печальных стихов Данте, которые поет проплывающий мимо гондольер: