Ледяное пламя Якова Свердлова - Роман Валериевич Волков

Конечно, подобное умение держаться вопреки всем обстоятельствам привлекало многих сокамерников. Кто-то выказывал уважение мужеству и оптимизму, другие ценили легкость и общительность, столь важные в условиях постоянной изоляции, а иные становились последователями и верными соратниками. Те, кого Чердынцев презрительно называл «низкими умом и сердцем адептами групповщины». Между тем немалая часть деятельности Свердлова и его сторонников была направлена на улучшение жизни и обособившегося от сокамерников Николая Чердынцева. Именно в стремлении к общему благу без исключений и крылась сила старосты политических заключенных Якова Михайловича.

Среди сторонников Свердлова преобладали молодые люди, а они, куда больше старших товарищей, страдали от жестких ограничений на свидания с родными при строгом режиме содержания в Екатеринбургском централе. «Тяжело, Михалыч, когда ни от матушки известия, ни невесту повидать», — делились сокровенным со старостой социалисты-«массовики». Яков только улыбался в ответ и говорил: «Мы тут взаперти сидим, люди мы подневольные, лишенные самых простых и естественных прав, но вот вы увидите — и за нами есть сила, когда мы вместе стоим за одно!» (104) Скептиков тоже хватало: немыслимое было это дело — рассчитывать на хоть какой-то успех в безнадежном бодании с тюремной администрацией. Однако Свердлов сотоварищи все-таки рискнули.

Ту акцию протеста потом вспоминала жена Якова — Клавдия Новгородцева: «Однажды, в 1908 году, в екатеринбургской тюрьме, Свердлов с группой товарищей голодали девять дней, но своего добились. Товарищи говорили про него, что он даже голодал организованно: перетягивал живот полотенцем, старался без нужды не двигаться и экономить силы» (77). Она спрашивала потом мужа, зачем он подвергал себя смертельному риску ради промежуточной цели, не имевшей никакого значения в революционной борьбе. Яков добродушно пожимал плечами — для его сокамерников тогда это был вопрос жизни и смерти. И плох тот лидер, который не готов жертвовать собой ради товарищей. Да и не судят победителей — ведь политические получили-таки больше свиданий.

Конечно, можно было бы и не протестовать. Всегда существовала возможность петиций к начальству. Возможно даже было обрести путь на волю, и его открывала бы простая бумажка — прошение на высочайшее имя. Разумеется, для хорошо образованных политических, прекрасно владеющих словом ораторов, ярких публицистов и журналистов составить трогательное прошение было бы пустячным делом. Но Свердлов и сам никогда не подписывал петиций, и не откликался на просьбы помочь в этом. Он был непреклонен, так как не существовало, пожалуй, более верного способа потерять всю арестантскую репутацию, чем хоть каким-то боком прикоснуться к прошениям и петициям. Считалось неприличным среди профессиональных революционеров подавать просьбу о помиловании. Таких слабодушных презрительно называли «подаванцами». В этом моменте политические проявляли удивительное единодушие с «иванами» — лидерами уголовного мира, соблюдая те же заповеди: «не верь, не бойся, не проси».

Глава 17. Тюремный университет

Самообразование и физические упражнения по Мюллеру, диспуты с товарищами по партии и пикировки с эсерами, борьба за молодые умы и перетягивание лидерского знамени с Теодоровичем, протесты и голодовки — год в Екатеринбургском централе пролетел незаметно. Яков Свердлов совершенно обжился и несколько даже начал скучать из-за рутинности повторяющихся процессов. Однако своему заскучавшему любимцу весьма волнительный сюрприз преподнесла родная партия. Дело в том, что столыпинская реакция, не жалеющая ресурсов для нормализации работы полиции и жандармерии, к 1909 году совершеннейшим образом подавила революционное движение. Развитая сеть подпольных организаций, раскачивавшая всю страну в пору Первой революции, фактически перестала существовать. III Государственная дума служила неплохим каналом отвода протестных настроений в приемлемое для режима русло. Сторонники монархии могли на полном основании праздновать успех.

Разумеется, самая упорная из революционных партий мириться с подобным положением дел не собиралась. На Урале — в наиболее пролетарском округе империи — требовалось возродить работу губернского комитета, собрав новый состав взамен арестованного. Делегировать эту ответственную задачу пришлось молодежи совсем недавнего набора — тем, кто воспламенился революционными идеями во время зажигательных выступлений товарища Андрея. На конец марта 1909 года в Екатеринбурге была намечена представительная партийная конференция. Точное место и время проведения мероприятия хранилось в строжайшем секрете. Однако конспиративные меры оказались недостаточными.

Свердлов в 1909 году, сразу после ареста жандармами. Снимок — анфас и профиль сделан фотографом Московского губернского жандармского управления

Вот как об этом вспоминал несостоявшийся делегат конференции Н. М. Давыдов: «Началась горячая подготовительная работа — переписка с городами, предвыборные подпольные собрания.

„Ну, — думали мы, — теперь работу развернем вовсю!“

Накануне открытия конференции среди ночи в дверь моей квартиры постучали.

— Кто там? — спросила моя мать.

— Откройте! Вам телеграмма.

Ничего не подозревая, мать сняла крючок и увидела усатого жандарма. За ним ворвалась целая свора жандармов, стражников, каких-то типов в штатском.

— Где ваш сын! Покажите!..

— Который? У меня их четверо.

— Тот, который по собраниям шляется. Да не притворяйтесь, вы знаете, кого нам надо!

В это время я спал на полу в другой комнате. Не успел встать, как очутился в руках дюжих жандармов» (113).

Один из наиболее прилежных студентов «тюремного университета» Свердлова и активных участников нового поколения уральских эсдеков — Николай Давыдов

Охранка провела той мартовской ночью с 26-го на 27-е число одну из наиболее успешных своих операций. За несколько часов в Екатеринбурге были арестованы 36 большевиков, которые должны были возглавить ячейки и комитеты во всех сколько-нибудь значимых городах Среднего и Южного Урала. В Департамент полиции ушла победная телеграмма: «Уральская с-дековская областная конференция сорвана и предотвращена». Николай Михайлович, будущий первый директор Верх-Исетского металлургического завода, был впечатлен вниманием, которое полиция уделило его скромной персоне — восемнадцатилетнего рабочего парнишку конвоировал десяток стражей порядка, включая конных. В полицейском управлении на втором этаже было многолюдно и шумно, невзирая на глубокую ночь: «Э! Да, оказывается, вся конференция тут собралась! Не хватало только выбрать президиум и начать работу. C каждой минутой прибывали арестованные, все новые и новые делегаты, съехавшиеся со всех концов Урала. Значит, полный провал. Кто-то выдал!» (113)

Впрочем, рассуждать о замаскированных провокаторах и подлых предателях арестантам не давали. Система пыталась сломать юнцов с самых первых моментов. Для начала всех громко протестовавших и выражавших несогласие с арестом скрутили и отвели в холодный карцер. Оставшихся начали принуждать переодеваться в затасканную робу, которую отказывались надевать даже замордованные уголовники на торфоразработках: «Сшитое из грубой парусины, это белье было настолько заношено и пропитано потом, что потеряло свой первоначальный серый цвет и превратилось в черное изорванное тряпье». Наконец, в камере предварительного заключения