Волков. Велесова ночь - Валерий Пылаев

точно не хлипкого. В его фигуре чувствовалась… нет, пожалуй, не сила, а скорее осанка и стать, которые достаются или служивому сословию, или тем, кто появляется на свет с благородной кровью в жилах.

Этот, пожалуй, был из вторых. Заказать у модного портного и натянуть на себя явно не дешевый пиджак с шелковым шейным платком мог и отставной вояка, и помещик, явившийся в столицу по делам, и представитель купеческого сословия, и даже состоятельный мещанин, но носить его с такой изящной небрежностью вышло бы только у дворянина с внушительной родословной.

Да и лицо намекало на титул не ниже графского. Не слишком симпатичное, и все же не лишенное определенной привлекательности. Я при всем желании не смог бы назвать красивыми внимательные светло-голубые глаза навыкат, узкий подбородок, неожиданно крупный острый нос и скулы в обрамлении рыжих густых бакенбардов, однако то, что принято называть породой, присутствовало в чертах господина в избытке.

И даже схватив меня за локоть он каким-то непостижимым образом сохранял хорошие манеры и этакую аристократичную грацию. Наверное, дело было в трости с костяным набалдашником, которую его благородие или даже сиятельство держал в свободной руке, уперев кончиком в мостовую. Будто бы невзначай — однако она помогла бы незнакомцу сохранить равновесие, вздумай я сейчас рвануться изо всех сил.

— Отлезь. — Я дернул плечом, пытаясь освободиться. — Я с вашим братом дел не веду.

— Ну чего ж ты так сразу? — Господин улыбнулся и чуть склонил голову. — Я тебе, может, доброе дело сделать хочу.

— Иди другим делай. А меня не трожь! — Я демонстративно сунул руку в карман. — Финку в бок ткну — мало не покажется.

— А вот этого, любезный, я бы на твоем месте делать не стал.

В голосе господина прорезалась сталь, и благодушный облик начал стремительно преображаться. Голубые глаза потемнели, наливаясь густой чернотой. Лицо вдруг заблестело на солнце, будто кожу на нем сменил то ли металл, то ли что-то на него похожее. А пальцы на моей руке сжались с такой силой, что кость жалобно хрустнула, уступая мощи чужого Таланта.

Владеющий. И не из последних — если и послабее Горчакова с покойным Юсуповым, то уж точно ненамного. Трансформация, пусть и неполная, заняла всего несколько мгновений, и даже намек на боевую форму господина выглядел в высшей степени убедительно. Всех моих нынешних способностей вряд ли хватило бы одолеть его в поединке.

А нищему бродяге и вовсе полагалось дрожать перед ним, как осиновый лист.

— Простите… Виноват, ваше благородие! — пролепетал я, неуклюже пытаясь изобразить поклон. — Не признал!

— Ну вот, теперь другой разговор. Так бы сразу! — Господин снова добродушно заулыбался, возвращая себе обычный человеческий облик. — Ты, я погляжу, парень шустрый, хваткий.

— Может, и шустрый, — осторожно отозвался я. — Но по чужим карманам лазать не обучен. Матушкой клянусь, ваше благородие — за всю жизнь ни разу чужого не взял!

Актер из меня был так себе, но, пожалуй, примерно так и должен вести себя хулиган или карманник, попавшийся на горячем грозному и бдительному гражданину благородного происхождения. Лебезить, отнекиваться, давить на жалость…

Господина моя слабенькая игра, похоже, убедила.

— Чужого нам и не надо, — усмехнулся он. — А скажи-ка, любезный — как тебя звать?

— Пашкой… Павлом Максимовым. А еще Воробьем кличут, — сочинял я на ходу. — Меня на Апраксином дворе все знают. Любого спросите, ваше благородие — скажут, что человек честный и…

— Ладно, ладно. Верю! — Господин легонько тряхнул меня за плечо. — А заработать ты, Воробей, хочешь?

— Так кто ж не хочет, ваше благородие? — Я изобразил на лице довольный и жадный оскал. — Вы только скажите, чего надобно — вмиг исполним!

— Добро! Значит, ты-то мне и нужен. — Господин выпустил мою руку и полез за пазуху. — Надо записку человеку одному отнести… Крестовский остров знаешь?

— Знаю, ваше благородие, — кивнул я. — Отсюда через реку сразу, потом мимо крепости на Каменный, а там вдоль Ждановки… Пешим ходом часа с полтора будет, а на извозчике…

— Обожди, Воробей. — Господин огляделся по сторонам и, чуть понизив голос, продолжил: — Ты, главное, не спеши. Иди вечером, как стемнеет. За мостом до Кольской улицы и дальше налево, пока опять до реки не дойдешь. Там вдоль нее дачи…

— Знаю, — снова закивал я. — Случалось уже бывать там. Красивые дома… Богатые.

— Это поначалу только. А тебе в самый конец острова, считай, идти, там и дороги — одно название, не всякий автомобиль проедет. Но ты так по реке и двигай, пока не увидишь дом, где в окне красный фонарь горит.

— Красный фонарь, — послушно повторил я. — Девица там живет, что ли?

— Нет. Не… Не твоего ума дело, Воробей. — Господин строго погрозил мне пальцем. — Вот в этот дом ты и стучись. Не знаю, кто уж там откроет, но письмо мое отдашь его светлости лично в руки — так и говори, пусть хоть резать тебя будут. Понял?

— Понял, ваше благородие. Его светлости лично в руки, а больше никому.

Разумеется, я никакого понятия не имел, как выглядит этот самый «светлость», но спорить не стал. Вряд ли господин ожидал от пойманного на площади бродяги какой-то особенной сообразительности, и его «лично в руки» наверняка было чем-то вроде шифра, который поймет только тот, кому письмо, собственно, и адресовано.

— И чтобы ни одна живая душа тебя там не видела. А если полезешь читать — я тебе лично голову отверну. — Господин для пущей убедительности потряс кулаком у меня перед лицом. — Вот этими самыми руками.

— Да разве я прочитаю, ваше благородие?.. Мы ж воробьи простые, грамоте не обучены, — на всякий случай соврал я. — А письмо ваше непременно доставлю, в лучшем виде.

— Вот и славно. — Господин снова огляделся по сторонам и украдкой передал мне сложенную вчетверо бумажку и снова полез за ворот пиджака. — Вот тебе за труды, Воробей. Авансом, так сказать… А как донесешь — втрое больше дадут.

— Втрое больше? — вытаращился я. — Это что ж получается такое…

Красная десятирублевая купюра наверняка была в портмоне господина одной из самых мелких, однако нищему пареньку с Апраксина двора показалась бы чуть ли не целым состоянием. А за возможность заработать полторы