Наши гости - Анна Пайтык

больницу, но просто хотел сказать, что можно обойтись без игр. И без еды можно обойтись. Не верите? Однажды к нам в гости приехала моя тетя. Как обычно, она привезла гостинцы. Развязала завязанный в большой узел платок. А там в маленьких узелках и горох, и кишмиш без косточек, и миндаль. Мама только попробовала понемногу от всех гостинцев, а остальное разделила между нами. Старший брат Кервен тогда еще не был солдатом. Он учился не то в шестом, не то в седьмом классе. И сестра Тазегуль тогда еще не была такой взрослой, как сейчас. Только-только начинала косички заплетать. Они торчали в разные стороны, как мышиные хвостики. Теперь совсем другое дело, теперь она взрослая девушка с двумя толстыми косами на груди. При виде гостей смущается, а когда мы с ней одни, важная такая, словно большой начальник. Но тогда и Кервен и Та-зегуль были просто школьниками. А я и вовсе был совсем маленьким, ни в каком классе не учился. Увязался было за братом и сестрой в школу, даже старый букварь Тазегуль взял с собой, а учительница погладила меня по голове и сказала: «Приходи в будущем году». Так я и вернулся с букварем домой. Дома скучно, особенно если нету ребят. И я очень обрадовался приезду тети. Только когда мама стала делить гостинцы, мне досталось меньше, чем Кервену и Тазегуль. Может, и не меньше, но мне так показалось. Я обиделся. Кервен и Тазегуль закричали: «На обиженных воду возят!» — и быстренько съели мою долю. А мама, вместо того чтобы отругать их, меня же и упрекнула:

— Ах ты жадина! Вот и сиди без угощения!

Я еще больше разобиделся.

— Не надо мне никаких гостинцев! — закричал я. — Я совсем не буду есть… И десять дней, и тысячу дней буду ходить голодным…

— Ходи, ходи! — засмеялась мама.

Я чуть не заплакал, но слово свое сдержал. Только один раз, спрятавшись, выпил воды из кумгана[1], а так в тот день ни крохи во рту не было… Вот видите, оказывается, можно и без еды прожить. А вот попробуйте обойтись без сна. Я, например, не могу. Уж сладок больно сон. И особенно утренний. Просыпаться-то я просыпаюсь, но вставать не хочется. «Еще немножечко посплю. Еще чуть-чуть…» — и лежу в полудреме. Потом приходит мама, и все кончается тем, что она откидывает мое одеяло: «Завтра же перенесу твою кровать на солнечную сторону шалаша, посмотрим тогда, как ты будешь валяться! Солнце припечет, быстро поднимешься!»

Но я знаю, что мама только грозит, на самом же деле не сделает этого. Потому что я сплю вовсе и не на кровати, чтобы можно было перетаскивать ее с места на место. Постель у меня знаете какая? Наверное, ни у кого такой нет! Две пустые железные бочки из-под керосина, на которые уложены доски. По углам отец с дедушкой вбили четыре высоких кола, а на них натянули полог. По вечерам, как только комары оживают, я, мама и дедушка забираемся под полог. А иначе эти противные комары не дают даже чаю попить. Одно спасение под пологом. И только когда уже пора спать, мама уходит в шалаш, дедушка забирается на стог сена. Под пологом на своей постели остаюсь я один.

Я забыл сказать, что это лето я, мама и дедушка живем не в ауле, а на бахче. Здесь ни улицы нет, ни дома. Только дедушкин шалаш. Да моя постель под пологом. Да тамдыр[2], в котором мама печет чурек[3]. Ну и, конечно, хлев, в котором живут ишак и верблюдица.

Еще когда мы собирали вещи, чтобы ехать сюда, дедушка сказал: «На бахче очень хорошо. Проснешься утром и вдруг увидишь серенькую крольчиху. Прибежала прямо к шалашу, сидит и жует цветочки люцерны…»

В первое же утро, едва открыв глаза, я сразу же в одних трусах побежал к грядке с люцерной. Люцерна высокая, мне до пояса. Я ползал в ней, искал крольчиху, но ее нигде не было.

— Не огорчайся, — стал утешать меня дедушка, — не сегодня, так завтра обязательно увидишь. Может, она окотилась.

— А что это значит? — спросил я.

Дедушка сказал:

— Родила детенышей. Пройдет немного времени, и увидишь ее вместе с маленькими крольчатами.

Дедушка много раз видел ее. Уши большие, как у нашего ишака, губа раздвоенная. Прыгает и в люцерне, и в грядках с фасолью и морковкой.

А мне вот не везет. Ну хоть бы один разок увидеть ее. Я еще ни разу в жизни не видел диких кроликов. Однажды эта крольчиха даже приснилась мне во сне: будто бы бежит за шалашом, своровав морковку. «Эй, крольчиха, постой! Не убегай, я не трону тебя!» — кричу я. И сам от собственного голоса просыпаюсь. И никакой крольчихи нет.

Но сегодня я не побежал ее искать. Сколько же можно без толку ползать по люцерне? Может, она и вовсе никогда больше не появится, эта крольчиха с большими ушами и раздвоенной губой. Убежала и живет со своими крольчатами где-нибудь в другом месте. Я сел на постели и прислушался. Кругом тихо. Знаю, мама сейчас отправилась на грядки с дынями снимать с них плющ. А дедушка погнал пастись верблюдицу. Он каждое утро, пока еще стоит прохлада, некоторое время пасет верблюдицу возле огорода, а потом спутывает ей передние ноги и отпускает в заросли верблюжьей колючки.

Я сидел и думал:

«Что делать? Чем заняться?» В ауле хорошо! Там ребят много, выбеги на улицу и играй. А здесь надо самому себе придумывать развлечения. Я всего дня три-четыре назад приехал сюда, а уже мне скучно. Всю зиму ждал каникул, хотел поехать к дедушке на бахчу, а теперь вот сижу и думаю, скорее бы начинался учебный год. Если слушать маму, то надо утром, проснувшись, поиграть немного на песочке. А потом умыться, позавтракать и сидеть в шалаше, не вылезая на солнце. Но разве можно так жить? Не дождешься, пока кончится день. А летние дни особенно длинные. И впереди их знаете сколько? Почти сто!

Я сидел и думал об этом и вдруг вспомнил: пока не вернулась мама, надо поскорее сбегать к арыку. Потому что мама не пустит меня туда. Она меня хорошо знает. Когда я иду к арыку, я не скоро возвращаюсь домой. Арык, поросший по краям камышом, не так далеко от нашего шалаша. Я бегом добегаю до него. Здесь достаточно развлечений. Я сажусь на берегу, отламываю куски высохшей под зеленой травкой