Про Фрола - Виктор Новиков

он обидное деду, как видит — подскочила к тому девчонка со щенком да ещё ребятишки. А старик пряники им, смеясь, протягивает и конфеты-орехи в ладошки сыплет. Моргнул разок-другой Фролка — нету старичка! Пропал!.. Ребята с собачкой играются те только. Должно, думает, прохожий какой пред глазами мелькнул и усмотреть не дал.

Стемнело уж, черёд домой вертаться.

Не стал Фролка в чужой деревне на ночёвку становиться, за деньги свои побоялся. Кафтан зеленый новый в дорогу натянул, едет, кошелёк всё за пазухой общупывает — не выпал ли?

Небо со звёздами частыми — шелковый шатёр над лесом. По осени тоже хорошо ехать, будто и посейчас лето, разве что холодает.

И тихо, смирённо по-ночному вокруг.

Редкий раз хлоп-хлоп крылья вверху — ан нет никого! Шур-шур палый лист в кусточках — опять никого!.. Лошадёнка, главное, меряет себе подковами дорогу и ухом не ведёт. Так-то она у Фролки на любу мышь выскочившую шугается, даром что слепа.

В лесу снова шур-шур-шур, плюх-плюх-плюх в ручейке придорожном, хлоп-хлоп-хлоп вверху… Подымает на это голову Фролка — ба!

Темным-темно на небе от стай птичьих! Не счесть не то, что птиц, стай ведь самих!.. А дорогу-то, дорогу! Зверьё всяко лесное тенями неясными перебегает, течёт потоками речными!

Лошадёнка Фролкина встала. Фыркает только, хвостом машет.

Не пужается притом — хотя хозяин её, дрожа, потея-мокрея, на телегу с ногами залазит… Страшно, страшно Фролке. Не кричит, не свистит, не рычит со зверья да птиц никто — оттого страшней! У каждого ум за разум зашёл бы!

Но смотрит-смотрит и чует отчего-то Фролка, что не съедят его.

Смотрит, куда в лес-то бегут и летят они. А за лесом тем заря золотая, видит наш Фрол, занимается, яркая — глаз не оторвать! Да час для неё неурочный!.. Пожар неужто? Так бежали б от него, не туда!

И ощущение, мол, то ли буря, то ли гроза последняя грядёт в этом годе, но деревья стоят спокойно, без ветра.

Любопытно Фролке. Спускается он потихонечку с телеги, мол, разведать бы, поглядеть. Спускается, еле мышей с белками на дороге не подавил.

Спустился и пошёл в лес к заре золотой за всеми Фролка.

* *

В лесу, лесу, лесочке-то!.. От зверья не протолкнуться! Средь сосёнок, берёзок, осинок тут тебе и волки, и зайцы, и лисы, и куницы, все с детёнками! Бегут, лапами мягкими перебирают. Рядом же лоси сохатые с лосихами шагают, по кустам шелестят, валежником щёлкают.

И кроткие все. Осмелел Фролка, идёт себе с ними, пихается, толкается, если мешают ему, но не шипит никто, не рычит, не фыркает. Нет дела им сейчас до человека.

Птицы над Фролкой пролетают сперва наши, здешние — воробьи там, синицы, совы, вороны, аисты да прочи — а за ними-то, дивится Фролка, батюшки-светы!.. Птахи райские, разные! Синие, красные, зелёные, желтые, пера-убору невобразимого! Большие, малые, серёдние!

А ручьи полнятся рыбою — и откуда она взялась, как доплыла! Не водилось тут никогда их племени!.. И плывут, плывут рыбы-то, виданные-невиданные, чешуёй и плавниками как жар горят. Торопятся, в воде друг дружку перепрыгивают.

Светлеть в лесу будто стало.

Мечтается Фролке, что то клады разбойничьи раскрылись.

«Золото? — думает. — Камни драгоценные?»

Жалеет уже, что мешков или кулей порожних с собой не взял.

Деревья и впрямь как золотые или серебряные стали, солнышком светят. И тепло вокруг. Мох, трава под ногами коврами пышными, узорчатыми стелятся, цветы и вешние, и летние распускаются, ягоды рдеют. Грибочки даже молоденьки показались.

Идёт Фролка, озирается. Красота эта даже его проняла, толстокожа.

И вдруг, гляди-ка — поляна широка, круглая прямо перед ним, ровно чаша, хоровод крути какой хочешь!.. Птиц, гада, зверья на поляне — не счесть! В лесу с Фролкой лишь малая часть от них была, как только уместились все!

Костерок горит ещё на поляне. Звери вокруг собрались, не шевелятся. Кто лёг, кто стоит, огня не боятся.

А у костерка давешний старичок сидит. Суму и посошок ореховый отложил, шапку-зипун снял, в рубахе одной остался. Голова без шапки большая, борода маленькая, а рубаха-то белее месяца — от огня или сама по себе — сияет.

Сидит, значит, старичок на брёвнышке и — ох ты ж! — со зверем окружающим говорит. Просто-запросто!

Говорит вроде как человек, словами-словесами, но по-каковски — не разобрать! Должно, по их, по тайному, по звериному… А звери, звери-то все слушают, внимают старику.

Беседы он с ними ведёт, сказки ль сказывает, были с небылицами, наставленья передаёт, поученья — непонятно, им одним, этим, ведомо!..

Фролка, выйдя из дерев злато-серебряных, от удивления так и встал как столб верстовый вкопанный.

Долго ли, коротко стоял-слушал он разговоры старика со зверем — он и сегодня не знает…

А только старичок его, Фролку-то, будто сразу, аж издали сприметил:

— Здравствуй, здравствуй, — говорит, — мил-человек… Садись, раз пришёл! — И на бревно пустое, свободное у костра показывает.

Не успел опомниться Фролка, как — фьють! — сидит на брёвнышке указанном. Спрашивает его тут же старичок:

— Как звать-то тебя?

Фрол назвался.

— Так-так, — кивает старичок, — Степанов сын. Коли здесь ты, судить-рядить тебя буду… Они вон просят! — И на зверьё головой качает.

Озирается Фролка. Звери-птицы с гадами, какие есть поблизости — а много их, наши и не наши — головы к нему свернули, смотрят на него неласково, люто. Точно съели бы, будь их воля, склевали, косточки в пыль размололи…

Душа Фролкина к пяткам ушла, язык заплетается, лепечет:

— Да я, да я…

Вздыхает старик:

— Скажи им, Фролушко… Не охотился ты в срока, когда детки у них малые? Оставлял ли подранков? Сети из реки забывал достать? Давил небось гадов лесных озорства заради?.. — Да просмотрел на Фролку как насквозь всего стеклянного.

Похолодел Фролка, вспоминая. Всяко бывало, разно.

— Н-нет, — лицом в стороны трясёт.

Кругом засопело злобно, зашипело, в листве на деревьях закаркали, крылами хлопая. Шум-гам. Покивал старичок и дальше спрашивает:

— А с людьми как поступаешь?

Содрогнулась тут земля. То топнул ногою и вышел из племени турьего бык огромадный. Ростом в пол-леса, круторогий. Весь красный, как огонь вот в костерке, шкура, блестя, чищеной медью отливает.

Вышел, встал, копытом яму роет.

— Я скажу, — гудит бык, — как с людьми он поступает. Продал этот меня с матушкой-коровушкой крестьянину одному втридорога, деньги последние у того из кошеля вынул! За кафтан, мол, чересчур отдал, жадничал… А хозяин мой недолгий думал-думал, считал-колебался и, чтоб по миру не пойти, чтоб семья зимой с голоду не померла, за полцены нас мяснику продал!.. Да не спасёт только