Вторая ночь от Рождества, или Забытое преданье - Виктор Маликов

class="p1">— Ты, Дедушко, прости, что без твоего ведома чудо это в дом принес, — обратился Егор к Домовому, — кабы не ненастье лютое, разве же я порядок бы нарушил? Ну, какой с него злыдень? Посмотри! Доброхот он, как есть доброхот! Коли я, смертный, это разглядел, то ты и подавно его насквозь видишь. Как по моему разумению, так его для начала выслушать нужно, а потом уж и судить-рядить по совести.

Домовой пристально посмотрел на Дубыню, и удостоверившись в очевидном многозначительно заключил, — Ладно, убедил покуда… Но смотри у меня! — наставительно погрозил Домовой пальцем Егору, — Всё слышу, но участвовать не буду. Сам разгребай… — Если что, я у себя, — добавил сердитый старичок, и тихонечко шаркая по полу маленькими мохнатыми ножками, с достоинством истинного Хозяина скрылся за печкой.

И тут Дубыня наконец поведал Егору свою историю…

— В далекой юности это со мной приключилась. Подсел на одной пирушке ко мне богатый боярин. Приглянулся, мол, я ему очень. Крынку за крынкой медовухи мне подливает, а сам меж тем сулит добра всякого, если договор с ним заключу. Это я потом уже сообразил, что боярином тем, сам Черт-лукавый оборотился. А тогда… В общем проснулся я утром с похмелья, а на окне кошель с золотыми, да берестяной контракт с Сатаной о закладе души, кровушкой моей подписанный. Погоревал, я погоревал, да делать нечего. Кошель тот не простой оказался, а заговоренный, сколь золотых из него не бери, а он все полон и полон. Вот тогда и начались в моей жизни удивительные перемены. Зажил как сыр в масле, хозяйством большим обзавелся, хоромы выстроил, невесту красавицу сосватал, свадьбу сыграли. В ту пору, когда жена моя Любушка дочурку родила Марьюшку, случилась большая война с басурманином. Всех мужиков деревенских на цареву службу созвали. Но и там без бесовщины не обошлось. Реки крови лились, а мне хоть бы что. Ни мечи, ни копья, ни стрелы вострые меня не берут. Все побоища выстоял, ни царапины! Одолели мы тогда басурман окаянных. А когда пришла пора домой возвращаться, явился ко мне Черт, и потребовал кошель вернуть. Обуяла мной жадность великая, не отдал я ему кошель, обманул. Соврал, будто потерял его в пылу сражения. А если он ему сильно нужен, пусть сам на ратном поле его среди мертвых ищет. И сказал мне Черт тогда, такие слова: «Смотри Дубыня, любой долг платежом красен. Придет и твоя пора за сладкую жизнь рассчитаться. А уж если про кошель соврал, я на том свете с тебя лично всякий раз по три шкуры спускать буду!». Тогда я словам его значения не придал, утомился очень. А когда домой воротился, понял — кончилась моя жизнь! Пока я басурманина бил Любушка моя при вторых родах скончалась так и не родив ребеночка. Хозяйство в запустение пришло. Марьюшку, дочку, какая старуха увела на воспитание. Что за старуха, куда увела? Ни кто объяснить не мог. Горевал я крепко, бродил оборванцем по деревням, дочку искал, все без толку. Кошель с той поры не доставал, боялся. Осьмнадцать лет без малого минуло, и оказался я в ваших местах, тут и пришла мне в голову такая мысль: «Раз не нашел я Марьюшку на этом свете, буду искать на том!». Спрятал кошель в приметном месте, привязал камень на шею, да и бросился в реку. Так вот, меня и не стало. Ну, а согласно договору с Чертом, сам понимаешь, попал я прямиком в Преисподнюю. Там-то я уже и узнал, что это Черт тот в отместку мне за потерянный кошель Марьюшку мою со двора увел. А когда подросла Марьюшка задумал замуж выдать, под очередной договор. Со дня на день ждет подходящего кандидата. Вот я и не выдержал, улучил момент, да сбежал, пока Черт одной ведьме дородной знаки внимания оказывал. Мало у меня времени парень, ищет он меня, вон какую метель копытами поднял, — закончил рассказ Дубыня.

— Так это по твою душу кутерьма такая на дворе творится?

— По мою, — вздохнул пень-колода.

— Чего же ты тогда от меня хочешь? Ведь это все ваши дела, Навьи, потусторонние. Я-то тут причем?

— Мне понятное дело, помочь невозможно? Моя участь решенная. А вот Марьюшка… — Помоги дочь спасти! Дело верное! В накладе не останешься. Она матушке твоей доброй помощницей в избе станет, за хозяйством присмотрит, а гляди и тебе суженой, коль друг другу приглянетесь. Ты, вон, парень холостой, и она девица на выданье.

— Скажешь тоже, — смущенно возмутился Егор, — не ради выгоды тебя в избу тащил, ради правды! Чего молоть, попусту? На все есть воля Божья! А вот душу чистую у Черта на поводу оставлять, не по-людски это. Не по-нашему. Ну, сват, — улыбнулся Егор, — Давай думать, как Марьюшку твою вызволять будем.

В избе воцарилась глубокая тишина, слышно только как дрова в печи потрескивают, да воет за окном не унимающаяся метель, беспрестанно молотя в небольшое оконце мелкой посыпью снега.

— Жаден черт до сделок. Только чем его купишь, лукавого? Тут серьезный барыш нужен, — произнес Егор, потирая затылок.

— Вот и я о том же! Есть такой барыш Егор. Есть! Сам я его достать не могу в таком-то обличии. А тебе большого труда не составит. Я ж тебе сказывал про кошель заколдованный. Схоронил я его в ваших местах, на приметном месте. За этот кошель Черт рогатый и мать родную продаст.

— Вспомнил тоже. Когда это было?! Да и где оно теперь, это место твоё приметное? Слышишь, как метет? Поди намело уже по самую крышу.

— Так ходить ни куда и не надо. На том месте, батюшка твой эту избу построил, а в дупле березы, из которой посадные ножки твоей лавки сделаны кошель я и спрятал. Ты там изнутри рукой пошарь. Сучек чуешь? Поддень его ножичком, там он и есть кошель треклятый.

Следуя указаниям Дубыни, Егор, наклонился под лавку. Осторожно стараясь не шуметь, какое-то время повозился с сучком, и вскоре извлек оттуда небольшой кожаный кошель. Хотел было из любопытства взглянуть на его содержимое, с роду ведь такого богатства не видывал. Но Дубыня его резко остановил.

— Стой! Откроешь, пропало дело! Зачарует, потом не расстанешься. Не из вашего мира злато, откуда пришло, туда и тебя затянет.

— Тьфу, проклятущий! — Егор будто ожегшись, бросил кошель на стол. Ударившись о твердую поверхность, заманчивой мелодией звякнули в нем золотые червонцы.

— Теперь дело за малым, — заключил Дубыня, — позовем Черта к колодцу, поторгуемся, выкупим Марьюшку. А меня не поминай лихом. Сам согрешил, самому и грехи свои