Взрыв - Виктор Михайлович Попов

добился в продлении жизни человека конкретного результата? Я! И нечего с пренебрежением смотреть на меня.

«Не рассыпай бисер перед свиньями...» — с укоризной вспомнил Иван Андреевич мудрость древних. Схлынуло с него негодование.

— Я хочу отдохнуть, господин Уоткинс. Это возможно?

— Возможно!

— Прошу вас... Прекратите хождение. Я к вам обращаюсь, господин Уоткинс. Верните меня в отведенную мне комнату.

— Что-о?! В комнату‑у?.. — Уоткинс схватился за голову. — Да-да... Помню комнату. Извините, господин профессор. Простите, ради бога! Затмение нашло. Прорвалось... Должно же когда-то прорваться наболевшее. Простите. В моей трагедии вы-то при чем? Первый раз видимся... Просто вам в жизни повезло, а я неудачник...

— Очень прошу, покажите обратный путь в мою комнату.

— Хорошо, хорошо... Я вас понимаю. Простите меня... Зачем обратно в комнату? Отдыхайте здесь, подберем комфортабельную квартиру с повышенными удобствами. Свободных квартир много. Живите. Стоит ли до конца портить настроение? Опять придется под одной крышей... Да и карантинные строгости... Сегодня мы вошли без лишней траты времени. А что будет завтра? Я не уверен в завтрашнем дне.

— Хорошо. Покажите, где я могу провести ночь. И еще вот что... В моей комнате осталась бритва, другие необходимые вещи. Велите принести.

— Не беспокойтесь, здесь найдется все. — Уоткинс схватил Петракова за руку и повел по веранде. — Ванна, любые процедуры, если захотите... А уж о белье, о бритве, о прочем... О чем разговор, господин профессор!

Он распахнул дверь и вошел в комнату первым. На стенах в массивных золоченых рамах — старинные картины, на полу — пышный ковер теплых бежевых тонов, кресла, стулья в стиле рококо.

— Здесь вам будет удобно. Воздух, чувствуете, какой? Никто не живет, не проветривали... Вот, пожалуйста, кондиционер. Там — служебные помещения, а вот, если захотите поужинать...

— Скажите, господин Уоткинс, завтра мы в этом же здании продолжим знакомство с научными делами вашего Центра?

— Конечно! Здесь есть что посмотреть.

— А как встретиться с господином Гровсом?

— Зачем? — замер посреди комнаты Уоткинс.

— Попрошу ускорить свой отъезд.

— Аа... Это по его части. Я передам ваши слова о встрече с ним. Спокойной ночи. — Уоткинс раскланялся. Он заложил правую руку за спину и мелкими шажками направился на веранду.

2

Ночь темная, липкая. Звезды не видны. Из окна недоступны взору Ивана Андреевича купол над городом и небесные светила.

Он вплотную чувствовал холод черной ночи. На стекле от дыхания расплывалась матовая круговина; провел пальцем слева направо, и по стеклу протянулась вороненая полоса.

«...Для чего мне эта ночь? Для отдыха? Но я ничего не сделал, чтобы иметь нормальный отдых. Дома, бывало, с радостью рассказывал о каждом рабочем дне. И все домочадцы знали: ближе, ближе я к своей научной истине. Отдых, предвкушение близкого отдыха — это ли не награда за труд? Потому, наверно, и отдыхать было радостно, безмятежно.

День, ночь, вся жизнь... Безгранична щедрость природы! Человек с малых лет получает впечатления, радости. Природой так и задумано: человек вырастет умным, сильным, таким же бескорыстным и щедрым, как и она, природа, и отплатит ей взаимностью сполна. Вместе они станут могущественнее, добрее. И человек отплачивает... Но чем?

Земля задыхается от недостатка кислорода. В этом деле многие страны будто стремятся перещеголять одна другую.

Земля истощается, ее богатств становится меньше и меньше, а у человека, словно у ненасытной прорвы, все больше и больше разгорается аппетит. Разве все это не влияет на состояние Земли, Мирового океана, всего, что дает жизнь тому же человеку?

Трудно поверить, но теперь уже вплотную прикоснулся к факту: именно человек пытается тормозить жизненные процессы в живой клетке. И — не кощунство ли! — называет свое дело продлением жизни...

Можно поспорить с собою же: рано, дескать, о выводах-то, нужен итог... Вот делать такие эксперименты с людьми действительно рано, еще не хватает знаний! А Уоткинс торопится...

И это тоже современное отношение человека к природе.

Можно было объяснить Уоткинсу свои убеждения... Но ведь он не интересовался ими! Шутка ли, останавливать естественный процесс жизни. Фанатик он, это ясно. В его-то возрасте менять убеждения...»

Вдоль улицы по проезжей части заскользил луч света. Далыше, дальше — и уже где-то в тупике, уже ползет вверх по гористому обрыву. Прожектор? Видимо, прожектор. Как у военных. Зачем он здесь, прожектор? Ведь на улице никакого транспорта, ни единой живой души. А любому из посторонних вообще невозможно попасть под купол.

«У себя дома я понимал всю целесообразность для меня ночи и дня. А зачем здесь?.. Сумбур какой-то во всем окружении, да и в мыслях. И все же зачем ночь, этот прожектор, а завтра — солнце, день? Как я буду в этой ночи, в солнечном дне, если ничем добрым не проявил себя?..»

Иван Андреевич уже понял: устал крепко. Отсюда и сумятица в мыслях. И второй день выдался нелегким, одна дорога из Копенгагена до этого Центра чего стоила.

Но при всей усталости не тянуло спать — сказывалась разница во времени. Вот постель. Белье свежее, на расстоянии чувствовалось — прохладное.

Уже в постели, в темноте Иван Андреевич почувствовал, что вокруг него нет жизни. На потолке, на стенах, во всей комнате никаких отблесков. И — какая тишина... Нет, не тишина, а мертвое беззвучие. Тишина — это иное, в природе — явление временное. А здесь именно беззвучие; ведь оно постоянно, оно, конечно же, вписывалось обязательным условием при создании Центра. Но разве можно ставить рядом два понятия: жизнь и беззвучие?

Жизнь... Иван Андреевич отбросил одеяло, сел, озадаченный новой мыслью. Такого он еще не видел ни в одной лаборатории, ни в одном институте: поразительная заторможенность в работе нервной системы, в обмене веществ... И это при сохранении жизнедеятельности организма! Одно дело — гуманно ли такое исследование, каковы будут последствия у человека. Но сделано действительно что-то новое. Как сделано, какими путями? О‑о, господин Уоткинс, вы, очевидно, далеко не примитивны в экспериментах...

В Иване Андреевиче заговорил ученый. Он уже не думал об усталости, о бессонной ночи. Забыв одеться, он ходил в нижнем белье, босиком, натыкаясь на кресло, на письменный стол, то и дело присаживаясь на взъерошенную постель.

Если удалось добиться такой заторможенности, то ведь можно получить и обратный эффект. В жизни постоянно одно противоречит другому, подчас одним средством приходится решать задачи противоположного