Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

прошлого и сосуществование самых разных течений. Плохое поведение не исчезло, когда появился страх, и сохранялось, постепенно идя на убыль, в период набожности. Но о фобии волков в этой последней фазе речь уже не идет. Невроз навязчивости протекал с перерывами; первый приступ был самым продолжительным и интенсивным, другие возникли в восемь и десять лет, каждый раз после поводов, имевших явное отношение к содержанию невроза. Мать сама рассказывала ему Священную историю и, кроме того, велела няне читать ему о ней книгу, украшенную иллюстрациями. Особое внимание, конечно же, уделялось при этом истории о страданиях Христовых. Няня, которая была очень набожной и суеверной, давала свои пояснения, но должна была также выслушивать все возражения и сомнения маленького критика. И если сомнения, которые теперь начали его одолевать, в конце концов закончились победой веры, то это произошло не без влияния няни.

То, что он мне рассказал в качестве воспоминания о своих реакциях на знакомство с религией, вначале вызвало у меня решительное недоверие. Это, полагал я, никак не могло быть мыслями 4 ½–5-летнего ребенка; вероятно, он отодвинул в это раннее прошлое то, что возникло из размышлений 30-летнего взрослого человека[203]. Но пациент и слышать не хотел об этой поправке; его не удалось переубедить, как и во многих других случаях расхождения во мнениях между нами; взаимосвязь между припомненными мыслями и рассказанными симптомами, а также их включение в его сексуальное развитие в конце концов заставили меня ему поверить. Тогда я себе также сказал, что такая критика учений религии, которую я не хотел допустить у ребенка, осуществляется лишь самым ничтожным количеством взрослых людей.

Теперь я приведу материал его воспоминаний и только потом попробую найти путь, ведущий к его пониманию.

Впечатление, которое он получил от рассказа Священной истории, по его словам, вначале не было благоприятным. Первое время он возмущался страдальческим характером персоны Христа, а затем всей Его историей в целом. Он направил свою недовольную критику против Бога Отца. Если, мол, Он всемогущий, то это Его вина, что люди такие плохие и мучают других, за что потом попадают в ад. Он должен был бы сделать их добрыми; Он сам ответствен за все плохое и все мучения. Он возмутился заповедью: если тебя ударили по щеке, подставлять другую, – тем, что Христос на кресте желал, чтобы сия чаша миновала Его, но также и тем, что не свершилось никакого чуда, которое доказало бы, что Он – Божий Сын. Таким образом, его острый ум уже пробудился и с неумолимой строгостью умел выведать все слабые стороны священного вымысла.

Но очень скоро к этой рационалистической критике присоединились мудрствования и сомнения, которые выдают нам содействие тайных побуждений. Одним из первых вопросов, которые он задал няне, был: имелся ли у Христа зад. Няня ответила, что Он был Богом, но также и человеком. Как человек Он имел и делал все, что и другие люди. Это его совершенно не удовлетворило, но он сумел сам себя утешить, сказав себе, что зад – это всего лишь продолжение ног. Едва ему удалось унять страх, что он вынужден принизить святую особу, как тот разгорелся снова, когда у него возник новый вопрос, испражнялся ли Христос тоже. Он не решился задать этот вопрос благочестивой няне, а сам нашел лазейку, лучше которой она не смогла бы ему подсказать. Раз Христос сделал вино из ничего, то Он мог бы также превратить и пищу в ничто и таким образом избавиться от надобности в дефекации.

Мы приблизимся к пониманию этих умствований, если оттолкнемся от ранее рассмотренной части его сексуального развития. Мы знаем, что его сексуальная жизнь после отказа няни и с ним связанного подавления начинающейся генитальной активности развивалась в направлениях садизма и мазохизма. Он мучил, истязал небольших животных, фантазировал о нанесении ударов лошадям, с другой стороны, о том, как бьют престолонаследника. В садизме он сохранил в силе давнишнюю идентификацию с отцом, в мазохизме избрал его своим сексуальным объектом. Он полностью находился в фазе догенитальной организации, в которой я усматриваю предрасположение к неврозу навязчивости. Благодаря воздействию того сновидения, из-за которого он попал под влияние первичной сцены, он мог бы сделать шаг вперед к генитальной организации и превратить свой мазохизм по отношению к отцу в женственное к нему отношение, в гомосексуальность. Но к такому результату сновидение не привело, оно окончилось страхом. Отношение к отцу, которое от сексуальной цели – быть им телесно наказанным – должно было бы привести к следующей цели – совершить, как женщина, коитус с отцом, – из-за отпора со стороны его нарциссической мужественности было отброшено на еще более примитивную ступень и в результате смещения на замену отца отщепилось в виде страха быть съеденным волком, но этим способом с ним отнюдь не было покончено. Скорее мы сможем воздать должное кажущемуся таким сложным положению вещей только в том случае, если будем придерживаться идеи о сосуществовании трех нацеленных на отца сексуальных стремлений. С тех пор как приснился сон, он был в бессознательном гомосексуален, в неврозе – находился на уровне каннибализма; господствующей же оставалась более ранняя, мазохистская установка. Все три течения имели пассивные сексуальные цели; речь шла об одном и том же объекте, о том же самом сексуальном побуждении, но произошло их расщепление на три разных уровня.

Знание Священной истории предоставило ему теперь возможность сублимировать господствующую мазохистскую установку к отцу. Он стал Христом, что было ему особенно облегчено благодаря общему дню рождения. Тем самым он стал чем-то большим и, кроме того, – чему пока еще не придавалось достаточного значения – мужчиной. В сомнении, может ли Христос иметь зад, просвечивает вытесненная гомосексуальная установка, ибо эти раздумья не могли означать ничего другого, кроме вопроса, может ли отец использовать его как женщину, как мать в первичной сцене. Когда мы подойдем к разрешению других навязчивых идей, мы увидим, что это толкование подтверждается. Вытеснению пассивной гомосексуальности здесь соответствовала неприятная мысль о том, что постыдно связывать святую особу с такими предположениями. Заметно, как он старается оградить свою новую сублимацию от примеси, полученной ею из источников вытесненного. Но сделать это ему не удалось.

Мы еще не понимаем, почему он воспротивился пассивному характеру Христа и жестокому обращению со стороны отца и тем самым начал также отрицать свой прежний мазохистский идеал даже в его сублимированной форме. Мы можем предположить, что этот второй конфликт особенно был благоприятен для проявления уничижительных навязчивых мыслей из первого конфликта (между господствующим мазохистским