Театр эллинского искусства - Александр Викторович Степанов

заказчиков к столь непритязательной стороне повседневности удивляет. Вплоть до конца XX столетия антиковеды неустанно втолковывали нам, что единственная забота жены афинского гражданина — рожать детей и воспитывать сыновей до семилетнего возраста, когда их от нее отнимают, ибо она всего лишь предмет домашнего обихода, первая среди его служанок[677]. Что интересного в жизни замужней женщины?

Взрыв популярности домашних сценок не объяснить ни изнутри собственно художественной проблематики, ни обсуждая отношение эллинов к смерти. Истинная причина — в законодательстве. Статус афинянок резко повысился благодаря принятому при Перикле в 451 году до н. э. закону, согласно которому гражданином может быть только тот, у кого оба родителя — уроженцы Афин.

Этот закон, безусловно, соответствовал прочим действиям афинян, направленным на установление их исключительности и превосходства над другими греками и особенно над их союзниками по Делосскому союзу.

Формальное исключение неафинских мужчин из афинского политического общества заставило остальных закреплять свои притязания на гражданский статус, рекламируя своих матерей и жен как легитимных афинянок, воплощающих идеалы афинской женственности, блюстительниц автохтонного семейного уклада. А «единственным местом, где было допустимо публичное выставление респектабельной женщины напоказ, был некрополь»[678].

Типичен лекиф того времени из берлинского Старого музея, расписанный Мастером Ахилла (ил. 311). Кормилица подносит молодой матери голенького малыша, который к ней тянется, — и она, сидя на клисмосе, готова его принять. На невидимой стене гинекея висит зеркало между канфаром (почти исчезнувшим) и ойнохойей. Над мальчиком написано: «Прекрасен Дромипп, сын Дромоклейда». На первый взгляд, всем троим хорошо. Однако весьма вероятно, что сидящая — умершая мать маленького Дромиппа. Его красота, которой он ей обязан, — «одно из субстанциальных проявлений жизни»[679] — поможет ему пережить сиротство.

Ил. 311. Мастер Ахилла. Лекиф. Ок. 450 г. до н. э. Выс. 37 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2443

Примерно на ста лекифах изображено посещение могилы, причем четыре из пяти от общего числа посетителей — женщины, ибо, как в нынешней Греции, так и в древней ухаживать за гробницей считалось женской обязанностью[680]. Пелопоннесская война этот обычай укрепила, ибо кому, как не женщинам, пришлось поминать погибших на поле боя братьев, сыновей, мужей? Зачастую мы видим в сценах посещения весьма сложные надгробия: стелы со статуями атлетов или львов, напоминающие аристократические гробницы поздней архаики. Но это не зарисовки реальных надгробий, а художественное выражение глубокого пиетета перед умершими[681].

Мастер Бозанке, современник Фидия, изобразил на белофонном лекифе женщину, которая принесла корзину с венками из дикой оливы к высокой стеле, воздвигнутой на шестиступенном постаменте и наверху украшенной фронтоном со вписанной в него пальметтой, а на ступенях уставленной лекифами и ойнохойями с надетыми на них венками (ил. 312). Едва она успела поставить ногу на нижнюю ступень, как слева появился похожий на нее лицом прекрасный молодой охотник с парой копий; на нем гиматий, на спину откинут широкополый петас. Она на него не смотрит — но ей и не нужно поднимать взор, потому что, судя по ойнохойе, висящей над ним, а также лекифу и зеркалу над нею, встреча происходит не на некрополе, а в ее воображении, тогда как находится она у себя в гинекее. Сестра думает о смерти брата, и мысль о нем приняла вид эйдолона — зримой души юного скитальца, неотличимой от него самого.

Ил. 312. Мастер Бозанке. Лекиф. Ок. 440 г. до н. э. Выс. 30 см. Афины, Национальный археологический музей. Инв. № A 1935

Знакомство с белофонными погребальными лекифами освобождает нас от распространенного предубеждения, заключающегося в том, что до эллинистической эпохи мимика якобы не интересовала греческих художников, а если они и прибегали к мимическому выражению состояния людей, то лишь в комических сюжетах. Это предубеждение сложилось благодаря привилегированному положению, которое в наших представлениях об эллинском искусстве занимает крупная скульптура. С легкой руки Винкельмана, красотой ваз восхищавшегося (помните письмо из Рима, в котором он упомянул «Гидрию Гамильтона»?), но в «Истории искусства древности» ими пренебрегшего, эллины стали для нас по преимуществу «древними пластическими греками», над чем уже Козьма Прутков посмеивался: «Красивой хламиды тяжелые складки / Упали одна за другой…»[682] Усвоив идею калокагатии, действительно чрезвычайно важную для эллинского искусства, мы убеждаем себя в несовместимости подвижности человеческого лица с лицом бога, героя, царя и видим подтверждение этой идеи в «спокойном величии» (по Винкельману) мраморных ликов, невозмутимо взирающих сквозь нас, если не поверх, в музейных залах.

Ил. 313. Мастер Группы Тростника. Лекиф. 410–400 гг. н. э. Выс. 48 см. Афины, Национальный археологический музей. № A 1816

Эпизодически я уже обращал внимание на выразительность лиц в эллинской вазописи. Для погребальных лекифов мимическая экспрессия персонажей — норма. Тяжелая скорбь может смягчиться, разве что, если сам чудотворец-Психопомп соизволит позаботиться об умершем, как, например, на афинском лекифе Мастера Сабурова, о котором шла речь в главе о Гермесе (ил. 58, с. 116). В большинстве случаев несчастье умерших и их близких бросается в глаза с первого взгляда, сколь бы величаво ни выглядели их фигуры.

Раз увидев, невозможно забыть лицо эйдолона на эретрийском белофонном лекифе, расписанном около 410 года до н. э. художником, близким к Мастеру Тростника. Он сидит между подошедшими юношей и женщиной на ступенях собственной стелы (ил. 313) с двумя копьями в левой руке и устало опустив правую на колено. Никого и ничего вокруг себя не замечая, глядит он исподлобья широко раскрытыми огромными светлыми глазами, как человек, всецело погруженный в себя. Резко опущенные уголки рта и выпяченная нижняя губа — гримаса подавленного всхлипывания. Да и глаза, кажется, заплаканы. А ведь он красив, если не сказать — великолепен. Бурно клубится шевелюра над широким лбом, деликатно очерчен нос с чувствительными ноздрями, упрямо выставлен мощный подбородок. Сколько нерастраченной силы было в этом прекрасно сложенном теле, когда погубил его ненасытный Арес!

В конце V века до н. э. белофонные лекифы внезапно исчезли из аттических заупокойных обрядов. Среди возможных причин — экономические затруднения Афин после проигранной войны