Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

Они стали сразу понятны, когда пациент вдруг вспомнил тот факт, что сестра, «когда он был еще очень маленький, в первом имении», соблазнила его на сексуальные действия. Сначала появилось воспоминание, что в уборной, которой дети часто пользовались вместе, она предложила: «Давай покажем друг другу попу», – а за словом последовало и дело. Впоследствии вспомнилось более существенное в соблазнении со всеми подробностями, связанными с временем и местом. Это было весной, в то время, когда отец отсутствовал; дети играли на полу в одной комнате, а мать занималась своими делами в соседней. Сестра взяла его член, стала с ним играть и при этом словно в объяснение сказала непонятные вещи про няню. Няня делает то же самое со всеми людьми, например с садовником; она ставит его на голову, а затем хватает его гениталии.

Тем самым стали понятны ранее угаданные фантазии. Они должны были стереть воспоминание о событии, которое впоследствии казалось предосудительным для мужского самолюбия пациента, и достигли этой цели, заменив историческую правду противоположным желанием. Согласно этим фантазиям, он не играл пассивную роль по отношению к сестре; напротив, он был агрессивным, хотел видеть сестру обнаженной, был отвергнут, наказан и поэтому впал в гнев, о котором так много рассказывала домашняя традиция. В этот вымысел было целесообразно вплести также и гувернантку, которой мать и бабушка приписывали главную вину в его приступах ярости. Стало быть, эти фантазии в точности соответствовали сложению легенд, которыми будущая великая и гордая нация пытается скрыть слабость и невзгоды в начале своей истории.

На самом деле в совращении и его последствиях гувернантка могла принимать лишь весьма отдаленное участие. Сцены с сестрой случились весной того же самого года, в летние месяцы которого появилась гувернантка в качестве замены отсутствующих родителей. Скорее всего, враждебность мальчика к гувернантке возникла иным образом. Ругая бонну и обзывая ее ведьмой, гувернантка для него пошла по стопам сестры, которая первой рассказала те чудовищные вещи про бонну и таким образом позволила ему проявить по отношению к ней антипатию, которая, как мы узнаем, вследствие совращения развилась к сестре.

Однако совращение сестрой, несомненно, фантазией не было. Его достоверность была подтверждена никогда не забывавшимся сообщением в более позднем, зрелом возрасте. Двоюродный брат, старший более чем на десять лет, в одном разговоре о сестре сказал ему, что очень хорошо помнит, какой излишне любопытной и чувственной крошкой она была. Ребенком четырех или пяти лет она как-то села ему на колени и расстегнула штаны, чтобы взять его член.

Мне хотелось бы здесь прервать историю детства моего пациента, чтобы поговорить об этой сестре, ее развитии, дальнейшей судьбе и о ее влиянии на него. Она была старше его на два года и всегда во всем его опережала. Ребенком она была по-мальчишески шаловливой, затем пошла по пути блестящего интеллектуального развития, отличалась острым реалистичным умом, в своих занятиях предпочитала естественные науки, но также сочиняла стихи, которые высоко оценивались отцом. Умственно она значительно превосходила своих многочисленных первых ухажеров и имела обыкновение насмехаться над ними. Но с наступлением двадцатилетнего возраста у нее начало портиться настроение; она жаловалась, что недостаточно красива, и стала избегать всякого общества. Ее отправили путешествовать в сопровождении хорошо знакомой пожилой дамы; вернувшись домой, она рассказывала совершенно невероятные вещи, как с нею жестоко обращалась ее спутница, но явно оставалась фиксированной на мнимой мучительнице. Во время вскоре последовавшего второго путешествия она отравилась и умерла вдали от дома. Вероятно, ее нарушение соответствовало началу dementia рrаесох. Она явилась одним из доказательств значительной невропатической наследственности в семье, но отнюдь не единственным. Один дядя, брат отца, умер после долгих лет затворнического существования с рядом признаков, свидетельствовавших о тяжелом неврозе навязчивости; значительное число родственников по боковой линии страдало и страдает более легкими нервными нарушениями.

Для нашего пациента сестра была в детстве – не считая соблазнения – неудобным конкурентом в борьбе за авторитет у родителей, беспощадно демонстрируемое превосходство которого было для него очень тягостным. Особенно он завидовал ей из-за того уважения, которое отец выражал по поводу ее умственных способностей и интеллектуальных достижений, тогда как он, будучи интеллектуально заторможенным с тех пор, как у него развился невроз навязчивости, был вынужден довольствоваться низкой оценкой. После того как ему исполнилось четырнадцать лет, отношения между братом и сестрой начали улучшаться; сходные духовные задатки и общая оппозиция родителям настолько их сблизили, что они общались между собой, как лучшие приятели. Испытывая сильнейшее сексуальное возбуждение в пубертатный период, он отважился совершить попытку вступить с ней в интимные отношения. Когда же она ему отказала столь же решительно, как и умело, он тут же обратился к молоденькой крестьянской девушке, прислуживавшей в доме и носившей то же имя, что и сестра. Этим он совершил шаг, определивший его гетеросексуальный выбор объекта, ибо все девушки, в которых он затем влюблялся – зачастую при самых явных симптомах навязчивости, – тоже были прислугой и значительно уступали ему в образованности и умственном развитии. Если все эти объекты любви были заменами недоступной для него сестры, то нельзя отрицать, что его выбор объекта предопределила тенденция к унижению сестры, к упразднению ее интеллектуального превосходства, которое когда-то так его тяготило.

Мотивам этого рода, происходящим от воли к власти, от влечения индивида к самоутверждению, Адлер подчинил, как и все остальное, также и сексуальное поведение людей. Не отрицая значимости таких мотивов власти и привилегии, я никогда не был убежден в том, что они могут играть приписываемую им доминирующую и исключительную роль. Если бы я не довел анализа моего пациента до конца, то наблюдаемый случай должен был бы стать поводом для меня к корректировке моего предубеждения в духе Адлера. Неожиданным образом окончание этого анализа принесло новый материал, из которого, в свою очередь, стало понятно, что эти мотивы власти (в нашем случае тенденция к унижению) определили выбор объекта только в значении определенного вклада и рационализации, тогда как настоящая, более глубокая детерминация позволила мне продолжать придерживаться моих прежних убеждений.

Когда пришло известие о смерти сестры, рассказывал пациент, он едва ли ощутил даже намек на душевную боль. Он заставлял себя проявлять признаки печали и с полным душевным спокойствием мог радоваться тому, что остался теперь единственным наследником имущества. Когда это случилось, он уже несколько