Забытый дом - Анна Васильевна Дубчак

понимает, как себя с ней вести. Валера, так мы можем говорить бесконечно. В любом случае, подумай, как нам выйти на Потеряхина. Надо же хотя бы предупредить его о Женьке.

— Мы можем отправить туда Пашу. Он сейчас в отпуске, — осторожно предположил Валерий.

Коллега и друг Реброва Павел Журавлев был влюблен в Женю, и Борис об этом знал, да и Женя была им увлечена. И хотя все это осталось в прошлом, и романа не случилось, больше того, Павел в доме Бронниковых стал своим человеком и считался другом Бориса, Валерий все равно осторожничал. Боялся причинить Борису боль.

— В отпуске? А он согласится? Ему что, делать больше нечего? Может, он куда собрался? В теплые страны, к примеру? — Борис даже нахмурился, словно сама мысль о том, что Журавлев может быть занят, была ему неприятна. — Да Журавлев — это лучший вариант!

Ребров же удивился полному отсутствию ревности Бориса. Он уже видел, как Борис ухватился за эту возможность привлечь Павла. Конечно, Петр — это хорошо, это надежно. И брат сделает все возможное, чтобы защитить Женю. Но Петр — это Петр, он не молод, физически слаб, как и все, кто презирает спорт, и одного его присутствия рядом с Женей, в случае опасности, будет маловато. Другое дело — молодой и опытный следователь Журавлев, который может стать для Жени настоящим телохранителем.

А что, если это провокация? Что, если Борис, делая вид, что не ревнует, на самом деле в который уже раз пытается проверить жену на верность?

В это не хотелось верить. Нет, Борис не такой. Нет-нет! Они же помирились с Женькой, и он, соглашаясь принять помощь от Павла, на самом деле заботится в первую очередь о ее безопасности.

Пришло сообщение от Жени. Это было фото рыжеволосой женщины, довольно молодой, яркой, улыбчивой.

Женя писала: «Это фото английской актрисы Джейн Кит. Иван сказал, что она — точная копия Светланы. Так что и фоторобот не понадобился».

Борис показал сообщение Реброву.

— Отличная работа! — засмеялся тот. — Что ж, сделаем подарок Потеряхину!

9. 2019 г. Ред

— Блу, ты моя единственная подруга и хорошо меня понимаешь. Но сегодня я должна признаться тебе в том, что мучает меня больше всего. Да так мучает, что я не могу спать. Да, я не сплю уже почти неделю. Я надеваю пижаму, чищу зубы, ложусь в постель и даже на какое-то время засыпаю, но потом просыпаюсь, что называется, в холодном поту, потому что понимаю — все мы когда-нибудь умрем. И в этом — мое взросление. Но тогда какой смысл жить по каким-то дурацким правилам, если мы все равно окажемся на кладбище? Ты же тоже была на похоронах нашей одноклассницы Наташи Авдеенко. Хорошая девчонка, приветливая, улыбчивая, скромная. Хорошо училась. Не знаю, как ты, а мое присутствие в ее доме на похоронах — то еще испытание. Там было много народу, все комнаты были заполнены людьми. Пришли все из школы, родственники, соседи и просто знакомые. А в маленькой комнате на табуретках стоял гроб, в нем — наша подруга. Я стояла, смотрела на нее, и мне вдруг стало так страшно, что я чуть не разрыдалась. Но не из-за того, что она умерла, ее уже нет, она ничего не чувствует. А из-за того, что там могла лежать ты или я. Что мы совсем не защищены. Что мы — слабые существа без шерсти, чешуи, без когтей, клыков… Кожа наша нежная, кости, я думаю, тоже. И мы не знаем, не видим, что происходит в нашем теле, внутри. Вот и Наташа тоже не видела, что у нее больное сердце, как и не ожидала, что оно раз! — ночью и остановится. И что она не успеет поздравить с днем рождения всех тех, кого я увидела в списке в ее комнате на стене. Ты видела этот список? Там все дни рождения людей, которые ей дороги, начиная с января и заканчивая декабрем. Наверное, это дни рождения тех людей, которых нет в соцсетях, и в их отношении не сработают напоминалки. В ее комнате завидный порядок, все книги стоят аккуратно на полочках, на столе все четко, чисто. Я понимаю, родители тоже постарались и привели в порядок все то, что лежало, может, не так ровно. Протерли пыль. Но потом, когда мы все уехали на кладбище, кто-то из ее близких уже взял ведро с водой, тряпку, чтобы вымыть полы. Словно для того, чтобы и духа ее не было. На кладбище тоже было жутко, с памятников и крестов, с фотографий на меня смотрели те, кого уже нет в живых. Их взгляды были укоряющими, вы, мол, еще живые, а нас уже нет. Мертвые. А куда они делись? Ну да, скажет мне кто-то, их души переселились в других людей, в младенцев, например, и они, эти души, ничего не помнят о том, где и кем они были раньше. Быть может, только сны и приоткроют им какие-то картинки из их прошлой жизни. Но все равно, их уже нет. И все близкие будут по ним горевать. Им-то точно неизвестно, где находятся души умерших. А ведь Наташке было всего четырнадцать. Она наша с тобой ровесница. И была хорошим человеком. Так почему же Бог допустил, чтобы она умерла?

Знаешь, я где-то вычитала, что вроде бы один английский писатель, кажется, Сомерсет Моэм, был очень религиозным человеком, верил в Бога. Но когда он, работая в больнице, увидел, как эпидемия косит младенцев, то разуверился в Боге. Понимаешь? А это знаешь о чем? О том, что вот мы все ищем какие-то закономерности в этой жизни, стараемся жить правильно (это я не про себя, конечно, я вообще человек, испорченный самой жизнью), а правил-то никаких и нет. И от этого становится страшно. То есть какой-нибудь закоренелый преступник, душегуб, живет себе чуть ли не сто лет, и ничего-то ему за его злодеяния не будет. А вот наша Наташка раз — и умерла. Ни за что!

Блу! Нет никаких закономерностей. Нет правил. Получается, что нами никто не правит. Что вокруг — один хаос! И мы в этом хаосе живем. И живем очень скучно, и подчас нам становится противно от этой жизни.

Моя мать варит борщи в Сургуте, и плевать ей на меня. Думаю, она понимает, что ее родная сестра нечиста на руку, что она тратит присланные для меня деньги на себя. Что переселилась к нам, а свою квартиру сдает. И