Сергей Киров. Несбывшаяся надежда вождя - Константин Анатольевич Писаренко

Бухарина с Рыковым и Томским ожидала та же участь. Конечно, сталинский разворот смутил немалое число большевиков. В расчете на них «три товарища» рискнули бросить вызов Сталину, полагая, что сумеют завоевать большинство. В отличие от Зиновьева, они понимали и чем рискуют, и что играют с «огнем», но ставки были слишком высоки. Что ж, не большинство, но половину ЦК отмобилизовать на пленумах в апреле и июле 1928 года получилось.

Правда, обольщаться не стоило. Люди колебались, гадая, всерьез Сталин ополчился против НЭПа или лавирует из тактических соображений. Когда к осени все удостоверились, что лидер настроен очень решительно, ряды «правых уклонистов» стали таять. И дело не в моральных принципах коммунистов. Просто сработал описанный выше алгоритм: раз единой позиции в партии нет, смотрим на вождя; перечишь вождю – развязываешь дискуссию; дискуссия грозит единству партии. Вывод: хочешь, не хочешь, голосуй, как голосует вождь…

На пленуме в ноябре 1928 года тенденция обозначилась. На пленуме в апреле 1929 года «правый уклон» заклеймили как «фракционную платформу», начавшую «фракционную борьбу с партийным руководством». Резолюция, принятая 23 апреля, осудив «взгляды группы тов. Бухарина», пригрозила при малейшей попытке «нарушить постановления ЦК… немедля» вывести ослушников из Политбюро. А чтобы никто не считал предупреждение пустым запугиванием, Бухарина сняли с поста главного редактора «Правды» и секретаря исполкома Коминтерна, а Томского – с главы ВЦСПС. Примечательно, кто предложил проект этой резолюции: Киров, Бауман и Косиор. Пленум в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца продолжался с 16 по 23 апреля. Всего состоялось тринадцать утренних и вечерних заседаний. Киров присутствовал на пяти: вечером 16‐го (открытие), вечером 18‐го, утром и вечером 20‐го и утром 23‐го. Почему пропустил иные? Готовил проект резолюции?! Совещался со Сталиным?!

В бумагах Зиновьева сохранился список штаба Сталина, датированный 14 июля 1928 года. В нем – девять фамилий: Молотов, Ворошилов, Микоян, Орджоникидзе, Рудзутак, Куйбышев, Калинин, Бауман (под вопросом) и Киров. Киров список замыкает. А должен бы возглавить. Впрочем, «ошибка» Зиновьева свидетельствовала о том, что ни соратники Сталина, ни оппозиционеры (кроме Троцкого) так и не поняли, ради какой важной задачи генсек отказался от НЭПа и союза с Бухариным…[298]

9. На отдыхе и дома

Если выйти из Петропавловской крепости по Иоанновскому мосту и сразу повернуть налево, на улицу Красных Зорь (ныне Каменноостровский проспект), то примерно посередине пути в сторону Карповки и Аптекарского острова, по левую руку, увидим массивный пятиэтажный особняк, построенный в виде буквы «Б» с парадным двориком по фасаду. Это – доходный дом Бенуа, № 26–28, местная достопримечательность. В нём проживает партийное и советское руководство Ленинграда. Не так давно сюда из Смольного приезжали по вечерам Г.Е. Зиновьев, Г.Е. Евдокимов, Н.М. Шверник, а теперь персональные машины подвозят Н.П. Комарова и С.М. Кирова. Водитель Мироныча обычно высаживает своего пассажира тут же на улице, у второго подъезда южного корпуса, и тот по лестнице поднимается на пятый этаж, в просторную квартиру № 20: в ней – пять жилых помещений (кабинет, библиотека, столовая, спальня, комната отдыха), две прихожих, комната домработницы, кухня, ванная и две уборные.

Киров с женой перебрался в дом Бенуа 21 апреля 1926 года, а до того, со дня приезда, проживал в гостинице «Европейская» (улица Лассаля, 17). Любопытно, что переезд на улицу Красных Зорь не связан с ожиданием супруги из Баку. «Если ты выедешь 21‐го, то 25‐го будешь здесь в 11 час. утра. Буду на вокзале», – писал наш герой 14 февраля 1926 года. «Мария Львовна здорова и вчера провела концерт какого-то пианиста… собирается выехать в 20‐ых числах II», – уведомил Мироныча один из азербайджанских соратников 10 февраля 1926 года. Таким образом, почти два месяца Кировы предпочитали гостиничный уют домашнему, и можно догадаться почему.

«Я ещё не уверен, что останусь здесь надолго, – признавался Сергей Миронович «Марусе» 13 февраля, в день избрания секретарем губкома. А потому и порекомендовал: – Вещей много не бери… Возьми только подушки и одеяло, а также постельное белье. Бери все… самое необходимое…» И хорошо бы «привести доху», утепленную бурку, ибо «здесь очень холодно на квартирах»[299]. Не столько на квартирах, сколько в гостиничном номере… Но Киров был готов потерпеть до весны. Если бы не появление Сталина на Московском вокзале утром 12 апреля…

Сестра Марии Маркус, Софья, вспоминала о Кирове «в домашней обстановке»: «Сергей Миронович обычно приходил домой в 11 часов вечера, а бывало и позднее. Он переодевался, умывался, обедал… никогда не садился обедать один… После обеда… любил пить чай… Редко случалось, чтобы он прилег на диван. Как правило, он отдыхал, переключая себя на что-нибудь постороннее… В столовой… любил заниматься с рыбками. Стоя у аквариума… бросал им червячков и наблюдал… как они всплывали наверх… охотно забавлялся с котом Барсиком и собакой Стрелкой…

Сергей Миронович в минуты отдыха любил чистить свои ружья, работать за верстаком, строгать, пилить, чистить свои охотничьи сапоги… В перерывах между работой… любил рассказывать нам об охоте, о любимых книгах, читал отрывки из этих книг. Случалось, что он рассказывал нам о себе…

После обеда все убиралось со стола, и Сергей Миронович тут же за обеденным столом принимался за работу… просматривал громадное количество писем и материалов, которые приносили ему из Смольного, делал записи и пометки красным и синим карандашами, вел разговоры по телефону с секретарями райкомов, хозяйственниками, партийными и советскими работниками…»

А это впечатление машинистки А.А. Гавроновой, посетившей квартиру Кирова вечером 13 июля 1928 года: «Сергей Миронович сам открыл… дверь и провел… в комнату. В комнате стояли большой круглый стол, деревянная кровать, множество шведских шкафов с книгами, возле окон – письменный стол. Сергей Миронович освободил на круглом столе место для машинки и несколько раз справился, удобно ли будет писать… предложил… немного отдохнуть перед работой». Гавронова «села в кресло и стала просматривать газеты и альбомы. Сергей Миронович сидел за письменным столом и читал какие-то документы.

Неожиданно раскрылась дверь из соседней комнаты, и вошел товарищ Сталин со своей неизменной трубкой в руке…

– Ну, теперь потрудимся. Мы вас немного помучим, а когда устанете – скажите, мы сделаем небольшой перерыв».

Всю ночь и почти все утро Сталин диктовал текст произнесенного несколькими часами ранее во дворце Урицкого доклада, предназначенный для печати. Он «ходил все время по комнате, курил трубку…» и даже в какой-то момент пошутил:

– Вот, Сергей Миронович голодом меня морит. Жена его уехала на дачу, и он мне ничего не дает поесть. Приходится на трубочке отдуваться»[300].

Очевидно, Гавронова описала обстановку кировского кабинета, а Сталин вышел к ним из библиотеки, где задержался, изучая или знакомясь с чем-то важным. Возможно, с передовицей последнего номера «Ленинградской