Низами Гянджеви - Хосров и Ширин

Себе твердит она: «Коль юноша, который

Кружился вкруг меня, в меня вперяя взоры,

Не должен вовсе стать возлюбленным моим, —

Как сердце взял, как завладел он им?

Сказали мне: Хосров весь облечен в рубины,

На всаднике ж рубин не виден ни единый».

Не знала, что порой одет не пышно шах:

Ему грабители в пути внушают страх.

Но сердце молвило, путь преградив с угрозой:

«Стой! Этот сахар ты смешай с душистой розой.

Рисунок зрела ты, а здесь — его душа.

Здесь — явь, там — весть была. Вернись к нему, спеша».

Вновь шепчет ум: «Бежать! Мой дух не будет слабым.

Не должно смертному молиться двум михрабам.

Вино в единый круг нельзя нам дважды пить.

Служа двум господам, нельзя достойным быть.

А если самого я встретила Хосрова, —

Здесь быть мне с ним нельзя. С ним встретимся мы снова.

Пусть под покровами меня увидит шах:

Кто тканью не покрыт, того покроет прах.

Ведь все еще пока укрыто за завесой,

И мне одна пока защита — за завесой».

И взвихрила орла, и вот уж — далека,

И гром копыт смутил и Рыбу и Быка.

И ветр, гонясь за ней, узнал бы пораженье.

Она была быстрей, чем времени движенье.

Победа в быстроте. Прекрасная пери

От дива унеслась. Смотри! Скорей смотри!

Мгновенье, — и Хосров взглянул назад, — и что же!

Не встретил никого. Нет, мой рассказ не ложен!

И начал он, дивясь, коня гонять окрест,

Но сердце взявшая ушла из этих мест.

Вот у источника он спешился; пытливый,

Склонясь искал следов жемчужины красивой.

Дивился дух его: как быстрая стрела,

Куда направиться красавица могла?

То зорко он взирал на древние деревья…

Хосров! Иль птицами взята она в кочевья?

То очи омывал он водами ручья,-

В ручье ль его Луна? О, где она, о чья?

Он пальцев мостики обвил своей слезою,

Он мост двух рук своих ломал над головою.

Поток прелестного! Ширин! Ее одну

Он видел. Он упал, как рыба, в глубину.

Он горестно стенал. Поняв его стенанье,

Заплакал небосвод, пославший испытанье.

Шебдиза он искал и светлую Луну.

«Где ворон с соколом?» — будил он тишину.

Носился он кругом, как на охоте сокол.

Где ворон? Вместе с ним ушел в полете сокол.

Злой ворон быстротой какое создал зло!

Весь мир так черен стал, как ворона крыло.

День — ворон сумрачный, не сокол он красивый.

Он что колючий лес, — не мускусные ивы.

Царевич ивой стал. Душа его мрачна.

И слезы падают, как ивы семена.

Где Солнце? Скорбен вид согнувшегося стана.

Стан — ива. Вот и стал он клюшкой для човгана.

Из сердца пылкого пошел палящий стон:

«Да буду, как щепа, я пламенем спален!

Лишь миг я зрел весну! Горька моя утрата!

Не освежил я уст прохладою Евфрата!

Жемчужину найдя, не смог ее схватить!

Что ж! Камень я схвачу, чтоб камнем сердце бить!

Я розу повстречал, да не сорвал с зарею, —

И ветер взял ее, и мгла сказала: «Скрою».

Я снежный зрел нарцисс над гладью синих вод, —

И воды замерли, и стали словно лед.

Бывает золото в воде под льдистой мутью.

Что ж сделалась она вмиг ускользнувшей ртутью!

Хума счастливую мне даровала тень,

И трон мой вознесла в заоблачную сень.

Но, как луна, я тень покрыл своей полою,

И света я лишен, и стал я только мглою.

Мой нат уже в крови. Уж близок я к беде!

Меч палача, он где еще свирепей? Где?

Возникла из ключа сверкающая роза.

Все видел я во сне. Мне этот сон угроза.

Теперь, когда в ключе уж этой розы нет,

Не броситься ль в огонь? К чему мне божий свет!

Кто мне велел, красу и взором ты не трогай.

Блаженство повстречав, ступай другой дорогой?

Какой злокозненный меня попутал див?

Я сам покинул рай, разлуку породив.

Терпеньем обладать — полезен сей обычаи.

Лишь мне он вреден стал: расстался я с добычей.

Я молнией души зажечь костер смогу.

На нем напрасное терпенье я сожгу.

Когда б вкусил я вод источника, такое

Из сердца своего не делал бы жаркое.

Из моря скорбных глаз я слезный жемчуг лью.

Готов наполнить им я всю полу свою.

Излечится ли тот, кто болен злым недугом,

Пока не пустит кровь? О рок, ты стань мне другими

Рыдал он у ручья меж зарослями роз,

Ладонями со щек стирая капли слез.

И падал наземь он, рассудку не внимая,

Как розы цепкие, источник обнимая.

Где стройный кипарис? Исчез! Его уж нет!

Стан юноши поник, и роз не розов цвет.

О стройный кипарис! Вот он лежит во прахе.

Трепещет, как от бурь трава трепещет в страхе.

Он шепчет: «Коль она — лишь смертный человек,

То бродит по земле, меж пажитей и рек.

Когда ж она — пери, то к ней трудна дорога, —

Ведь у ключей лесных видений бродит много,

Остерегись, Хосров, уста свои запри.

Не разглашай, что ты влюбляешься в пери.

Что обрету я здесь? Мечтать ли мне о чуде?

Пери бегут людей, всегда им чужды люди.

Ведь сокол с уткою — не пара, и вовек

С пери свою судьбу не свяжет человек.

Да! Сделаться сперва я должен Сулейманом, —

Потом смирять пери, за их гоняться станом!»

Он горестно роптал: «Забудь ее, забудь!»

Он жалобы вздымал, терзающие грудь.

Он сердце бедное от девы светлолицей

Отвел. К армянской он отправился столице.

Приезд Ширин в замок Хосрова в Медаине

Судьба, нам каждый шаг назначивши, порой

Намерена своей потешиться игрой.

Пускай для бедняка придет достатка время, —

Обязан он сперва труда изведать бремя.

«Когда им на пути от терний нет угроз,

Они, — решает рок, — не ценят нежность роз».

Верь: за чредою дней, что шли с клеймом разлуки,

Отрадней взор любви и дружеские руки.

Ширин от ручейка была уж далека, —

Но за царевичем неслась ее тоска.

И вот она, узнав, где пышный сад Парвиза,

Пылая, в Медаин направила Шебдиза.

За суженым спеша, обычай дев презрев,

Уж не была Ширин в кругу обычных дев.

И спешиться Ширин с кольцом Хосрова рада

У медаинского отысканного сада.

Прислужницы, смотря на дивные черты,

От зависти свои перекусали рты.

Но знали чин двора — и под царевым кровом

Различья не было меж гостьей и Хосровом.

Ей молвили они: «Знать, севши на коня,

Для поклонения Хосров искал огня.

И вот достал огонь, блистающий, как зори,

И зависти огонь зажег он в нашем взоре».

И хочет знать рабынь шумливая гурьба,

Как привела сюда красавицу судьба.

«Как имя? Где взросла? Что в думах на примете?

Откуда, пташка, ты? Из чьей вспорхнула сети?»

Ширин уклончива. Не опустив ресниц,

Она им бросила крупицы небылиц.

Она, мол, о себе сказать могла бы много,

Да скоро и Хосров уж будет у порога.

«Пред сном он вас в кружок сберет, и при огне

Он сам потешит вас рассказом обо мне.

А этого коня беречь и холить надо:

Ведь ценный этот конь, ценней любого клада».

Так молвила Ширин веселая, — и вот

Окружена она уж тысячью забот.

Сосуд с водой из роз ей дан для омовенья.

В конюшнях царских конь привязан во мгновенье.

Ей принесли наряд. Он был ей по плечу.

Узором жемчуга украсили парчу.

В саду ее надежд раскрылась роза встречи.

Отрадно спит Ширин, тяжелый путь — далече.

Сахароустую хранившие чертог

Рабынею сочли, — кто б вразумить их мог?

Сахароустая не чванилась. Отныне,

Играя с ними в нард, была она рабыней.

Постройка замка для Ширин

И сада нежного хранила колыбель

Ширин, чьих сладких уст касался нежный хмель.

И месяц миновал в спокойствии, и снова

Покой пропал: твердят, что нет вблизи Хосрова.

Что он охотился, а будто бы потом

В Армению бежал, отцовский бросив дом.

Чем горе исцелить? Упало сердце, плача.