Скрипка неизвестного мастера - Дашевская Нина

— Простите, — Михаил Соломонович смутился. — Я не хотел.

— Да что Вы, я, в общем-то, знал. Хотелось поверить в чудо. Только, знаете, у Иннокентия ведь не было семьи — ни детей, ни внуков. Одни племянники…

— Кешка! Признавайся — он на самом деле твой дед?

— Да, — Кешка кивнул. — Только не родной. По маминой линии. Дядя, что ли.

— А что — я и в самом деле на него похож?

— Вы… Михаил Соломоныч, вы не просто похожи! Вы — как будто он и есть, понимаете? Я сначала думал, что вы — это он, и меня разыгрываете…

— Ах, вот почему у тебя лицо такое было, когда ты у нас появился! А я решил было — мальчик не в себе. Да ещё в глине весь, на чёрта похож… Ну ладно, слушай дальше.

Они шли вместе с Альбертом, обходя сияющие лужи. Альберт с удовольствием рассказывал про своего замечательного друга.

— Он, понимаете ли, удивительно талантливый человек, просто невероятно! И в науке, и на скрипке ведь неплохо играл. И в шахматы мог, и готовил отлично — всю лабораторию кормил своей шарлоткой, сам пёк! Со скрипкой, кстати, он даже в консерваторию думал поступать. И ещё вот что… А может, вы зайдёте ко мне? Мы как раз пришли. А у меня найдётся что вам показать. Видите ли, Иннокентий оставил мне один очень любопытный документ. Ведь вы скрипач? Значит, по вашей части. Видите, я всегда говорил — случайных встреч не бывает! Очень, очень кстати.

Квартира у Альберта была под стать хозяину — огромные книжные шкафы в потолок, картины на стенах, портреты с автографами… Знаменитый Эйнштейн с высунутым языком. А над рабочим столом почему-то простенькая потрёпанная иллюстрация, вырезанная из журнала: яблоки Сезанна.

— Понимаете, — продолжал Альберт, — Иннокентий оставил мне разные журналы по физике, свои старые записи, тетради… и среди них я обнаружил вот что, — он достал откуда-то с верхней полки потрёпанную тетрадочку. — История этой тетради такова. Один наш коллега как-то привёз из Европы целую охапку всякой канцелярской мелочи. Ручки там всякие, открытки — ну, понимаете, сувениры. И вот тетрадь эту…А у Иннокентия очень странные были отношения с вещами. К чему-то абсолютно равнодушен — ходил, скажем, в одном пиджаке пятнадцать лет. И вдруг — бах! Покупает какие-то сумасшедшие шахматы за свою полугодовую зарплату… И вот здесь тоже, как увидел эту тетрадь — вцепился: продай! А тут как раз день рожденья у него случился. Коллега наш и подарил ему, конечно, эту тетрадь.

Иннокентий обрадовался невероятно. Ну и вещь, говорит! В такую тетрадь можно и роман написать! Пошутили, посмеялись — тоже, Лев Толстой нашёлся. И забыли благополучно.

И вот, представляете, уже после отъезда я обнаружил эту тетрадь в его бумагах. Это невероятно, но он написал-таки свой роман! И ведь не говорил никогда, никому не показывал!

Я ему позвонил сразу же, в Америку, а он отвечает: значит, так надо. Чтобы у меня осталось. Пусть, говорит, лежит — глядишь, до чего-нибудь и долежится. Вот, видите — как знал! А тут как раз вы со скрипкой… Думаю, именно вы и должны прочесть.

И он передал в руки Михаилу Соломоновичу зелёную тетрадь с желтоватыми нелинованными страницами, исписанную мелким почерком. На обложке была непонятная надпись по-итальянски: «Quaderno». И карандашом было написано: «Яшке». Какой ещё Яшка? Михаил Соломонович осторожно перевернул страницу…

— Ну, и что там было, Михаил Соломонович, а?

— Знаешь, Кеш… Тебе бы лучше самому прочесть. Там повесть. Такая необычная, будто специально для тебя. Вернее, для нас с тобой. Мы, пожалуй, вместе сходим к Альберту. Ты прочтёшь, прочтёшь обязательно!

Зелёная итальянская тетрадь

Окончание

— Винченцо! — Джироламо молотил в дверь и кулаками, и пятками. Мастер не открывал. Он был совсем плох, когда Джироламо оставил его. Неужели случилось несчастье? Органист церкви святого Фомы поднял на ноги соседей; и сын аптекаря, ловкий, цепкий мальчишка Джованни пролез в дом через слуховое окно. Когда же он открыл изнутри железные запоры, то лицо его было растерянным: мастера нигде не было! Они с Джироламо осмотрели всё, что только можно — влезли во все щели, но Винченцо и след простыл! И что особенно удивительно — дом был заперт изнутри. Не мог же Винченцо, в самом деле, вылезти через то же самое слуховое окно, да и зачем!

На столе нашлась бумага, оформленная по всем правилам: Винченцо завещал часть своего имущества церкви; а всё остальное оставлял Джироламо Тотти, музыканту, отцу большого семейства. Относительно инструментов тоже всё было тщательно расписано — каждый должен был оказаться в хороших руках. Одна из лучших скрипок предназначалась Джованни, сыну аптекаря. Так же было сказано, что вышеозначенный ДжироламоТотти, органист, получил устные распоряжения о двух последних инструментах мастера, и Винченцо доверяет ему исполнить свою волю.

Скрипичного мастера Винченцо никто больше никогда не видел — ни живого, ни мёртвого. Несмотря на это, все формальности с имуществом были быстро улажены. Джироламо всё сделал, как положено. Кроме всего прочего, он увиделся с братьями Пьетро и Марко. Органист встретил их с должным уважением — его нисколько не смутил их скромный костюм. Пьетро и Марко получили две скрипки, два замечательных инструмента работы Винченцо, правда, не совсем те, что предполагал сам мастер. Одна — Поллукс, «зимнее солнце», замечательный, нежный инструмент небольшого звука — тот, что предназначался Марко. Как будто последний и, может быть, лучший инструмент мастера. Вторая же скрипка — из ранних работ Винченцо, очень удачный, замечательный инструмент. Раньше она принадлежала самому Джироламо. Великолепная скрипка. Братья и помышлять не могли о таких подарках! Они пытались расплатиться с Джироламо; но тот не взял ни монеты. Винченцо сказал — за всё уплачено, значит, они в расчёте.

Органист церкви святого Фомы принял участие и в дальнейшей жизни братьев-музыкантов. Он пытался пристроить старшего, Марко, на службу — даже сам выучил его нотной грамоте. Но затея эта оказалась пустой — Марко по нотам играл куда хуже, чем без них. Братья предпочли остаться простыми уличными музыкантами. Джироламо иногда приглашал их на маленькие домашние концерты. И, в тайне от своей суровой супруги, до самой своей смерти выплачивал им небольшую пенсию.

…Что же касается другой скрипки, Кастора-великолепного, то об этом инструменте более ничего неизвестно.

Однако спустя много лет Джироламо продал одному знатному иностранцу скрипку. Деньги пришлись органисту как нельзя кстати, у него на днях родились близнецы — десятый и одиннадцатый ребёнок в семье. Покупатель же заплатил немалую сумму — ещё бы, ведь он купил инструмент знаменитого мастера! Внутри на нижней деке стояло клеймо. Если посмотреть в узкий эф, то можно прочесть имя мастера: «Франческо Руджери».

Так две скрипки, росшие из одного корня, разлетелись по разным дорогам. Поллукс, «зимнее солнце», остался на родине. Он разделил со своим хозяином и горе, и радость. Терпел и зной, и ненастье. Кастор же «Великолепный» под чужим именем покинул родную Италию; его ждало блестящее будущее! Кто знает — встретятся ли они вновь? …

Михаил Соломонович закрыл зелёную тетрадь. На обложке что-то было написано по-итальянски.

Винченцо, Винченцо… Кого из скрипичных мастеров звали Винченцо? Михаил Соломонович никак не мог припомнить.

Да что же это он, в самом деле! Понятно ведь — это выдумка, сказка…Человек сочинил историю. Неплохо сочинил. Или нет? Михаил Соломонович не мог этого оценить. Только ему казалось, что он написал бы также. Использовал бы те же слова… Неужели они и в самом деле так похожи с этим неизвестным Иннокентием, Кешиным дедушкой?

Странно — история красивая; но почему у Михаила Соломоновича осталось от неё такое чувство… Будто камешек в ботинке. Что-то мешает; что? Откуда всё-таки Иннокентий взял эту сказку? Придумал от начала до конца, или что-то всё же было такое? А что, если это всё — правда? Нет, не может быть!