Наблюдатель. Фантастическая правда, или Второе пришествие Христа - Валентин Андреевич Логунов

же вас не устраивает в нем? Оденьте в роскошные одежды, примет ванну, и чем вам не царь? – Каиафа едва сдерживал порыв гнева. – Ну, хорошо, хорошо, – миролюбиво обратился Пилат к первосвященнику. – Я спрошу его, царь ли он и какие у него есть доказательства. Итак, – он повернулся к Иисусу. – Царь ли ты Иудейский?

Меньше всего Пилат ожидал, что невзрачный узник в поношенной донельзя одежде признает себя царем. Ибо не мог же обвиняемый не знать: признание себя царем означало претензию на место самого императора. Не ожидали такого признания и старейшины, готовые уже смириться с тем, что у них вряд ли что-то выйдет, что сию же минуту смутьян отвергнет свои притязания на трон царя и получит свободу, после чего с новыми силами продолжит борьбу с синедрионом. И вдруг спокойный, твердый ответ арестанта: «Да, я – Царь». Пилат, удивленный, даже растерянный, уперся взглядом в глаза узника. И что-то увидел в них. И это насторожило его. Затем явственно услышал предупреждение незримого существа: «Будь осторожен!»

Всадник не очень-то верил в римских богов, еще меньше в богов других народов. Когда-то он, как и многие юноши из элитных семей, увлекался философией, участвовал в диспутах стоиков, во время которых боги уступали место разуму. Но сейчас… Сейчас он почему-то испытал страх. Неожиданно, из недр души вытекло нечто, что предупредило его: а что, если этот оборванец и впрямь посланник Бога? Что станет с ним, Понтием Пилатом, если он осудит праведника не по правде и закону, а лишь в угоду собравшимся здесь паукам, высасывающими соки из своих же соотечественников? И откуда (а, может, от кого?) у этого тщедушного человечка такая уверенность, спокойствие, твердость, такое пренебрежение к собственной судьбе?

– Разве ты не понимаешь, что твоя жизнь в моих руках? – склонившись к Иисусу, тихо промолвил правитель в надежде, что обвиняемый образумится и подумает о себе. – Будь осторожен.

Иисус улыбнулся:

– Спасибо, игемон, но все предопределено. И не преувеличивай своих возможностей: ни один волос не упадет с головы без воли того, кто предопределяет.

– Иди за мной, – приказал Пилат, окончательно заинтригованный и одновременно испытывающий смутную тревогу. – Я обязан допросить представленного вами человека и выслушать его объяснения, – обратился он к Каиафе. – Ты можешь присутствовать при этом.

Каиафа не двинулся с места, ибо внутреннее помещение претории, разумеется, не стало «чище». Пилат рассчитывал на это. Он сел в кресло и подождав, когда секретарь по его требованию покинет комнату, предложил узнику сесть на стул в пяти-семи метрах от себя.

– Я вновь благодарю тебя, игемон. Но я постою, как и положено обвиняемому, – отказался Иисус. – Разве только дашь команду развязать мне руки? Затекли… Я безопасен, игемон.

– Эй, кто тут? – рявкнул Пилат. – Вбежал охранник, а вслед за ним секретарь. – Ты, недоносок, обратился он к воину. – Развяжи ему руки и свяжи этому олуху, – показал на секретаря. – Итак, повторяю: царь ли ты Иудейский? – вновь обратился к узнику. – Не торопись с ответом. Подумай.

Иисус с легкой усмешкой взглянул на правителя:

– От себя ли ты говоришь эти слова или мои обвинители так сказали обо мне?

Пилат с долей брезгливости хмыкнул:

– Разве я иудей, чтобы вмешиваться в ваши предрассудки, коими завалены ваши головы и нарушения коих ставят тебе в вину? Первосвященники предали тебя на мой суд и обвиняют в присвоении имени царя. Какой повод ты дал им думать, что ты ищешь царства?

– Царство мое не есть земное царство, которого ожидают иудеи. И оно совершенно безопасно для Рима.

– Что ж, это уже хорошо, – усмехнулся Пилат. – Скажи, однако, в каких краях находится твое царство? В свое время я изучал географию и наверняка вспомню, если ты назовешь его.

– Я пришел в мир для того, чтобы свидетельствовать истину. Кому она дорога, кто ищет ее, послушает гласа моего. В том мое царство и мое назначение.

– Что есть истина, философ? – вздохнул Пилат. – Да и опасно искать истину, если ищешь ее вне политики.

– Истина приходит с неба.

– Следовательно, ее нет на Земле. А значит нечего и трудиться. Тем более жертвовать собою.

Пилат, опустив голову, умолк. Странное состояние не покидало его. Из самого далекого далека пристально, изучающе, вопросительно вглядывался в него некто, ожидая ответа на незаданный вопрос. Кольнуло под левой лопаткой. Захотелось встать и опереться на что-то или на кого-то, вздохнуть полной грудью, спиной почувствовать прикосновение прохладного мрамора. На какое-то время он забыл о собеседнике и был удивлен, увидя его перед собой.

– Как тебя зовут? – спросил он озабоченно, голосом с хрипотцой.

– Друзья зовут меня Йешу.

– Йешу, ты владеешь языками помимо арамейского и греческого?

– Около десятка, Игемон.

– Скоро настанет счастливый час, когда я покину этот проклятый город и возвращусь в любимую Кесарию Приморскую. У меня большая библиотека, где мы можем иногда беседовать на разные темы, в том числе, – усмехнулся – и о несуществующей истине. Хотя, убежден, поиск ее приведет лишь к новым сомнениям и разочарованиям. – Тяжело поднявшись с кресла, приказал. – Следуй за мной.

Площадь перед дворцом все так же была заполнена фарисеями и книжниками. Число их прибавилось, хотя римские воины выстроились в линию и старались никого не пропускать. Каиафа с трудом сдерживал раздражение по поводу долгого, как считал он, допроса преступника. Подобное отношение правителя к первосвященнику и старейшинам и на самом деле выглядело унизительным и, скорее всего, прокуратор и впрямь желал в очередной раз продемонстрировать свое отношение к ним. Их ненавидящие взгляды готовы были пронзить насквозь римлянина, когда Пилат объявил, что он, допросив узника, нашел его совершенно невиновным. Крики и вопли вновь огласили площадь. Обвинения сыпались со всех сторон: разгон им торговцев в храме, приверженность к нему людей, которые возбуждают народ и склонны к бунту, сам он опасный возмутитель и имеет виды не только на Иудею, но и на окрестные земли, призывает иудеев не платить налоги кесарю… Пилат никак не мог взять в толк, откуда взялась такой силы ярость к соотечественнику. Обычно иудеи защищали своих граждан, в том числе, и явных преступников, убийц, воров. А тут требовали смерти!

Однако, на все эти и другие обвинения и клевету требовался ответ арестанта. Фарисеи, кстати, ожидали с тревогой, поскольку им известна была сила слова Иисуса и необыкновенная способность убеждать. Это качество, помноженное на очевидную приязнь к нему Пилата, могло означать по их мнению полное оправдание ненавистного галилеянина. Кроме того, затяжка окончательного решения в пользу их, грозила тем, что сторонники его могут поднять бунт и даже попытаться освободить любимца силой.

Но Иисус безмолвствовал.

– Что