Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

холод, потом понимание. Вина и стыд, огромные, разросшиеся за пятиэтажками тенями реликтовых зверей, со всех их когтями и клыками Машу потрясли, и на миг ей самой захотелось кинуться с балкона вниз, только бы не осталось воспоминаний об этом вечере.

— Прости, — насквозь фальшиво сказала она, зная, что слова не помогут. Кот, конечно, и не шевельнулся. Она подумала, что он умер, от страха, от того, как она трясла его за тонкую шею, от разрыва сердца, и испытала почти облегчение, а за ним новую десятибалльную волну стыда.

Они вернулись в квартиру, захлопнулась балконная дверь. Маша бережно уложила Сахарка на диване, накрыла полотенцем, которое обычно брали перед уколами — кот и не взглянул. У нее не осталось никаких иллюзий: она не справится. В погоне за желанием доказать себе и, главное, всем вокруг, что она взрослая и ответственная, Маша снова вела себя как избалованный ребенок. Я хочу, чтобы ты стал идеальным котом и мы подружились, значит, так и будет. Но Сахарок был не игрушечным, не ожившим воспоминанием Анны Ильиничны, а живым созданием, которому невыносимо было в этом доме. Она должна была прекратить его мучения раньше, но затянула эту пытку.

Он тихо и слабо мякнул, когда она погладила его по голове, не открывая глаз. Маша стянула ботинки, вздохнула, легла рядом с ним. Пахло в квартире тошнотворно, всюду были грязь и рвота, размазанное коричнево-мерзкое по стенам и полу, но она бы не смогла подняться. Сахар бил в голову усталостью, разрывал рот зевотой, и Маша в очередной раз пожалела, что гипергликемии ее — не смертельные. Они разрушают, конечно, но будут делать это еще много лет, прежде чем Маша сгниет ногами или скончается от сердечного приступа.

У Сахарка хватило сил просипеть, когда она уткнулась носом в диванную подушку рядом с ним. Маша едва кивнула, переползла в дальний угол и свернулась под курткой комком, чувствуя, как по виску сбегает капля пота. Лежал в сумке шприц с инсулином, но она и не подумала вставать. Обхватила себя руками.

— Спи. Завтра отвезу тебя в приют, и если там тебе понравится больше — так и будешь жить. Ты победил.

Сахарок не отвечал. Они оба глубоко уснули, не чувствуя ни вони, ни яркого электрического света, даже ноющая боль прошла. Маша провалилась в сон, как в яму, спасительную, надежную. Пусть даже и с голыми крысиными хвостами всюду, куда бы ни потянулась рука.

Главное решение Маша уже приняла.

* * *

— Как в хлеву, — пожаловалась Маша, сдергивая рабочие рукавицы, в которые холод въелся на пару с грязью. Стас задумчиво кивнул:

— Вот такие они у нас, поросята.

Из дверей дохнуло зимой — настоящей, суровой и безжалостной, и Маша торопливо закрылась от нее, скинула тяжелый тулуп с плеч. Обычно собачьими вольерами на улице занимался Стас, эта была его вотчина, его отдушина. Собаки обожали его в ответ за скупую ласку, лизали руки, щеки, прыгали на грудь, но иногда Маша брала эту работу на себя — когда ей было совсем невыносимо, хотелось заплакать или вколоть в ногу весь шприц инсулина, насколько хватит поршня, когда рука тянулась за шоколадным крендельком в пекарне недалеко от школы. Она брала лопату, грабли и шла убирать, Стас не противился, не спорил — будто чувствовал ее отчаяние.

А так Маша взяла на себя шефство за кошками — у нее были две девочки: одна пятиклассница, другая готовилась к поступлению в колледж, и втроем они вычищали клетки, оттирали прутья, вытряхивали лежанки и перестирывали их в раковине, напустив мыла и разбавив его теплой водой. Ставили уколы, накладывали повязки, обрабатывали перекисью царапины — иногда кошачью братию выпускали пообщаться, и во все стороны летела шерсть, оглушали визг и крики. Кое-кто приучился на время прогулок сидеть в клетке, кто-то рвался, мяукал жалобно, и Маша старалась изо всех сил, к каждому искала подходы.

Это казалось ей даже благородным.

Работа в приюте была изматывающей, но приятной. Остальное волонтерство отошло на второй план — память стариков была мертвой, а Маше хотелось хоть немного пригодиться живым. Они с теткой печатали флаеры, подписывали их жирным маркером и раздавали на остановках — приглашали прийти на помощь, физической силой или кормом, переводом на карточку, хоть взглянуть на крохотных котят или щенков с мощными лапами, они отличные охранники, вы не пожалеете… Иногда сил не хватало даже покормить или почистить, не то чтобы поиграть, но Маша находила какое-то дикое удовольствие в усталости, от которой гудели и подгибались ноги. Когда у тебя высокий сахар, когда ты едва волочишься от остановки и всерьез подумываешь подремать в сугробе, времени на переживания, на вину, на ощущение собственной беспомощности у Маши не оставалось, и она была благодарна за это. Она согласилась бы сейчас на что угодно, только бы не оставаться со своей головой наедине.

— Ты наверх? — спросил Стас, ковыряясь в пустом патроне, болтающемся под потолком. Лампочка лежала у него в ногах, и Маша все ждала, когда она лопнет, захрустит под кроссовками тонким стеклом. Старенький кирпичный домик приходилось латать своими силами: Маша с помощницами заклеила с помощью пластырей, ваты и газет все окна в кошачьих комнатах, но на все остальное времени не находилось.

— Пойду котов покормлю, — кивнула Маша и стянула через голову пахнущий чужим одеколоном свитер.

— Не задерживайся только, мне помощь нужна.

Он осторожно спустился, стараясь не задеть лампочку, и шагнул к ней, а Маша сжалась по привычке. Самой себе она напоминала бродячую собаку из вольера — вроде и тянется, и смотрит настороженно, и боится, что как всегда саданут по позвоночнику. Это была глупость, Стас никогда не поднимал на нее руки. Да, он все также не знал меры в поучениях, контроле, он любил ущипнуть ее то за жирный бок, то за бедро, иногда сально улыбался, но… Любовь помогала Маше, и она надеялась, конечно, что рано или поздно Стас исправится, что не останется в нем ничего настораживающего, но быстро решить проблемы и не мечтала. Изменится ли он? Далеко не факт. Хочет ли Маша быть рядом, терпеть и принимать его таким?..

Видимо, да.

Она знала, что может ничего не добиться. Ей хотелось верить, что так проявляется взрослость — это желание быть рядом с ним, таким же неидеальным, какой была и она сама. Единственное, к чему Маша готовилась — уйти, если он только перейдет черту, но все еще рисовала эти линии слабеньким, крошащимся мелком, вытирала, если требовалось, презирала себя и в