Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

набегов соседей. Ему очень хотелось надёжно обезопасить себя от племенных свар — казалось тогда ему это самым страшным. Но в Степи ни когда нет недостатка в ревнивых жадных глазах — чем больше росла его сила, тем большая сила поднималась ему на встречу, вовлекая в своё движение племена, их союзы, империи…

А может, он сам виноват, что видел везде только врагов? И безжалостно сокрушал их, натравливал друг на друга, или сам шёл с мечём и огнём. Могли он добрососедствовать с ними? Вспомнил он, с какой ревностью и подозрительностью следили друг за другом правители и императоры, и достаточно было ему предложить кому-то из них союз, как остальные тут же начинали войну. Впрочем, презрительная улыбка искривила его губы, в те годы всякий мир и союз он заключал, только ради удобства ведения войны и другого смысла в этом не видал.

Но каждый раз, в глубине души жило ощущение — это последний его поход, и достигнет он покоя, победоносно завершив его. Но, как линия горизонта, ускользал покой, вставало новое препятствие и необходимо было сокрушить его. И уже зрел вялой усталостью ком безразличия…

И была у него уже орда, не такая красочная, как армия императора, разношёрстая в пёстрых своих тулупах, верхом на косматых невзрачных конях, вооруженная, чем попало, но стремительно выполняла она любой его приказ, безоглядно веря ему, неотвратимая, как песчаная буря и беспощадная, как зной пустыни…

Глава 32

Я уже сам, где-то совсем невысоко поверхность земли, оттуда доносятся незамысловатые звуки сельского двора — задиристые петушиные крики, да озабоченное кудахтанье… Да изредка подаёт голос Напарник. Туда неспешно уплывает, под скрип старого деревянного ворота, покачиваясь, ведро с добытым мною грунтом, там тепло и даже жарко, шелест листвы да размеренный порядок сельской улицы. А здесь, внизу, прохлада и сумрак, да глухая тишина. Скрип ворота, где-то далеко вверху, он доносится из иного мира, иного измерения. Я вглядываюсь в него через телескоп колодезного ствола, в едва заметное, затенённое листвой и голубеющее небом, его светлое пятнышко. Вглядываюсь как посторонний, увидавший его вдруг и удивляющийся непривычному, замечая и дивясь до сих пор не замечаемому единству его — взаимообусловленной монолитности его. Что ли? Весь он, как одна безмерная глыба, пронизан и связан причинными связями, стянут им в кугой ком, из которого, напрягая все силы, до хруста в суставах, вынырнул я на миг, задержав дыхание, что бы, взглянув, замереть в восхищении, и вновь окунуться в его живительные глубины. Он держит меня бесчисленными своими связями, и едва заметными, но от этого не теряющих мощи своей, и могучими. Из которых соткан он и я, его ничтожная частица, узелок в тугом переплетении его нитей.

Пока плывёт неторопливо старое ведро вверх, под заунывный скрип ворота, ощущения эти проносятся в моём сознании, ожигая тело непонятным сладостным ознобом восторга. Ожиданием чуда..?

Мне и смешно и радостно… Наверное, это и есть автотренинг, зачатки йоги? Когда образы, рождаемые сознанием, возбуждают эмоции, обостряющие чувства. И приносят чувства сознанию свежие более глубокие ощущения, погружая его в новый мир — ещё более возбуждая его, образность его… И выискивает сознание в новом его связь со старым, погружаясь на новый уровень восприятия причинной обусловленности, сплетая пониманием окружающее в пёстрый ковёр жизни… Это и есть обратная связь — основа развития, когда глаза, глядящие на мир, порождают в сердце любовь к этому миру, а любовь обостряет зрение в желании лучше видать мир. Зрение улучшается, и всё больше деталей мира доставляет сознанию, порождая ощущение совершенства и гармонии мира, выдавая всё больше поводов для любви. Как возможно усилить этот процесс..? Ускорить его..?

А иногда отчаяние охватывает меня, чувство безысходности и тоски… И тогда кажется мне, как наркотик, использую я красивые слова, пытаясь скрасить собственное существование…

И тогда, с трудом входит лопата в вязкую влажную глину, трещит черенок под моим нажимом, отрывая липкий ком глины. Скользят и разъезжаются ноги, и, чертыхаясь, бросаю я лопату, хватаясь в падении руками за холодные влажно слизкие стенки колодца…

Нашёл место для отпуска! — мелькает иной раз досадливая мысль. И сразу одёргиваю я себя. Труд — не развлечение, и не случайны слова древнего автора»… в поте лица… хлеб свой…», — всякая цель дорога нам усилием, затраченным нами для достижения её. И чем легче она даётся, тем меньше ценим мы её. И не зависит это от оценка эта от нас, от сознания нашего, требующая, при своём достижении, внутреннего усилия подсознания, им же она и определяется — эмоцией нашей, естеством… И верим мы ей безоговорочно.

В поисках ответа на возникающие вопросы, обращаюсь я к истории, ведь реальная жизнь — самый суровый экзаменатор, её оценка — это и есть истина.

Тысячи видимых и невидимых причин обуславливают всякий обычай, каждую традицию, и пускай, не способна наша логика понять их смысла, пускай, кажется нам всё это бессмысленным и глупым — вина в этом в несовершенстве нашей логики, примитивности нашего понимания.

Гулко громыхая, спускается ведро, и Напарник возгласом привлекает к этому процессу моё внимание. С чавканьем отрываю очередной ком глины и трясу лопатой над ведром, пытаясь стряхнуть туда глину.

Лопата вся в клейкой глине и очищать её мучительно и противно. Но почему мучительно и противно? Чего-то не понял я ещё в своей работе, в отношении к ней, всё ещё тороплюсь и воспринимаю эту, налипшую на лопату глину, досадной помехой, мешающей мне достичь… А чего хочу я достичь? Закончив колодец, поскорее залечь к верху брюхом? Может злюсь я, что не предвидел я этой помехи в своих расчётах, и теперь принимаю её, чьей-то злой насмешкой? Но так ведь всё в жизни гораздо сложнее наших расчётов, и я имел множество поводов убедиться в этом.

«Природа хитра, но не злонамеренна» — сказал кто-то из физиков, впрочем, кажется, он имел в виду Бога, но эта игра слов смысла не имеет. Важны не слова, а комплекс понятий, образов скрывающихся за ними. Но даже это подозрение мира в злонамеренности о многом говорит, особенно подчёркивая наше стремление именно к конечному результату, веру в его важность… И мир расщепляется на два лагеря — враждебный, мешающий, по нашему мнению, достижению цели. И дружественный — способствующий, как нам кажется, её достижению. Вера наша работает чётко, и окрашивает всё в два цвета — белый и чёрный, добро и зло… С каждым годом это разграничение только усиливается, исчезают полутона, и всё