Жнецы Страданий - Алёна Артёмовна Харитонова

ей в лицо и уйдет из темницы, унося с собой драгоценный сверток. Но нет, та и не думала насмехаться.

— Крепкий парень, — по-прежнему грубовато заметила она, укладывая ребенка на солому рядом с матерью.

Сын. Сынок. Сыночек. Первый. До этого дочки были. На отца как похож… Из глаз женщины снова неудержимым потоком хлынули слезы, когда она, трясясь от счастья и тоски, прижимала к себе плачущее дитя. Долгожданное дитя, которое пришло в этот мир, чтобы сразу его покинуть.

— Корми, чего воешь? — сказала Охотница.

Кровососка посмотрела на нее со смесью недоверия и боли.

— Он не будет есть.

— Почему? — удивилась девка. — Вон как зевает.

Пленница с грустью посмотрела на малыша и глухо сказала:

— Он же не человек. Ему нужна кровь…

И ласково провела пальцем по крутому лобику, по кончику крошечного носика, по раскрытому в крике рту.

— Кровь?

— Да, — не отводя глаз от ребенка, ответила мать. — Кровь. Без крови он умрет через несколько оборотов. Дети не растут и не живут без крови…

Она спохватилась и осеклась, испуганно глядя на сидящую напротив странную девку, напоминая себе, что она — враг и, может быть, нарочно устроилась рядом и изображает участие.

— Ну, так дай ему крови, — вместо этого сказала послушница Цитадели.

Ходящая снова грустно улыбнулась:

— Моя кровь — мертвая. Нет в ней силы. Ему нужна кровь человека.

Охотница задумалась.

— Много?

Женщина покачала головой. Ей было все равно, даже если у нее и выведывали что-то, даже если готовились обмануть. Все уже было не важно. Не будет ребенка, не станет и ее. Одно неотделимо от другого. Она не сможет жить, когда его унесут, перегрызет себе жилы, как волчица, и умрет. Для себя пленница уже все решила.

— Нет. Разве съест он много, — тихо ответила она, обводя пальцем круглые щечки.

Охотница потянула из-за пояса нож.

Ходящая напряглась, понимая, что не сможет ничего ей противопоставить: ни силы, ни ловкости. Все это ушло у нее с родами, и тело не слушалось. Прижав к себе мяукающий сверток, женщина приготовилась умирать. Пусть так. Так даже лучше, зато сразу, вдвоем…

Но Охотница вместо того, чтобы убивать узницу, полоснула себя по запястью и протянула руку.

Опешившая, изумленная мать едва успела прикрыть распахнутый ротик ребенка.

— Что? — сердито спросила обитательница Цитадели, перехватывая рану рукой.

Пленница покачала головой:

— Он мальчик. Ему нужна мужская кровь… — и тихо заплакала, понимая, что чуда, которое могло случиться у нее на глазах, не произойдет.

— Да хватит уже выть, — досадливо одернула ее Охотница, — Рот раскрой. И учти, только рыпнешься, прирежу, не глядя.

Узница тотчас последовала приказу и в рот ей полилось горячее, терпкое, тягучее… В рот ей лилась Сила, бурлящая, неистовая, стихийная.

— Хватит, — девушка провела пальцами по ране, затворяя ее. — Ишь, возрадовалась. Давай сюда его.

И Ходящая, тот час забыв и о блаженстве, и о своем безмерном удивлении, прижала к груди пищащий сверток и крикнула:

— НЕТ!

— Тише, дура, чего разоралась, — тотчас нависла над ней Охотница. — Совсем очумела?

Последние ее слова потонули в скрипе тяжелой двери.

Кровососка затаилась, понимая, что накликала беду. От мокрых стен отразился ослепительный, выжигающий глаза свет, и узница зажмурилась, прикрывая собой ребенка.

— Лесана? Ты чего как долго?

Охотница вскочила с топчана и Ходящая не столько увидела, сколько поняла — в ее темницу вошел кто-то третий. Мужчина.

* * *

Тамир застыл на пороге, с ужасом лицезря открывшуюся картину: потная роженица, закрывающая собой дитя, кровь на досках, Лесана с вытянувшимся бледным лицом.

— Чего у тебя тут творится? — спросил колдун, склоняясь к лежаку. — Она разродилась что ли?

— Да. Погаси факел, ей же больно.

Парень хмыкнул, но огонь потушил. В узилище снова воцарился белесый полумрак. Кровососка выпрямилась, прижимая к груди ребенка. Не отдаст. Никому.

— Не забирайте… — несчастная стала сползать с топчана на пол, на колени. — Не забирайте… Все одно ведь умрет, дозвольте оставить, пусть со мной, пусть тут… — бессвязно лопотала она.

Колдун брезгливо отпрянул. Баба была потная, ноги в крови, ребенок в мятом ветхом платке тоже казался каким-то вымазанным, сморщенным и уродливым.

— Почему умрет? — спросил выученик Донатоса, поворачиваясь к Лесане.

— Ему кровь нужна.

— Чья? — глупо спросил Тамир.

— Твоя.

Парень посмотрел на подругу, как на дурковатую.

— Моя?

— Да. Мужская. Иначе помрет.

Послушник переводил взгляд с рыдающей матери, на Лесану и обратно.

— Одурела? — только и спросил он.

Лесана молчала. Что сказать? Они мало что знали о кровососах. Их столь редко удавалось изловить, что даже для креффов эти Ходящие были тайной неведомой.

Тамир смотрел на плачущую у него в ногах молодую бабу, прижимающую к груди свой бесценный и такой безобразный для него пищащий кулек. И вдруг дикая смесь жалости и гадливости охватила колдуна. Он вспомнил негнущуюся походку Айлиши и ее слова про сына, про то, как плачет ребенок в ее разбитой голове.

Нежить говорит, что хочет, но… что если бы Айлиша — его Айлиша! — вот так же попала в стан к Ходящим и рыдала в ногах у вожака стаи, прижимая к груди их ребенка?

— Давай его сюда, — глухо сказал колдун, разрезая ладонь.

Лицо узницы невозможно было описать — оно превратилось в застывшую личину изумления и… благодарности.

Тамир крепко сжал кулак, наблюдая за тем, как струйка черной в свете колдовского сияния крови стекает в раскрытый рот младенца. Тот сразу затих, ловя губами рану, и присосался к жесткой мужской ладони, сладко и жадно причмокивая.

Несколько мгновений он ел, а потом закрыл глаза и задышал спокойно и ровно.

Колдун уже собрался было отвести руку, как к ней припала узница, торопливо и благодарно целуя. Парень выхватил ладонь у кровопийцы и отступил на шаг.

— Довольно. Лесана, выходи.

— Нет.

— Что? — он