Сирингарий - Евгения Ульяничева


Сирингарий читать книгу онлайн
Издавна так повелось: Тлом кнуты держали, Сирингарий же под тёплый хлебный скот обустроен был. Раньше, баяли стрыи, все вместе обитали. А после пришёл Змей, Змей Громыхающий, Великий Змей Железный. Поглотил допрежний мир, да в брюхе унес прочь, за тридевять земель. После изблевал из себя на землю новую, да в чреве все так перемешалось-перекрутилось, что стало из одной породы две: кнуты и людва.
Людве по слабым силам хлеб паем полагался, от того прозвище получили. Кнуты за ними присматривать поставлены были, пасти да оберегать.
Так было.
Большим грамотником Сумарок не был, но письмо да счет ведал. Все же, не совсем темный-дикий невеглас.
Степан вбыль оказался щуплым, но крепким мужичком: одежа пестра, башка скоблена, усы длиннющие, глаза хитрющие. Сумароку он живо напоминал дворового котяру-мышебоя: жизнью искушенного, любопытного, да не злого.
Вон, от народа не заносился, сидел за общим столом, баечки про княжну-утопицу травил, с почитателями беседовал. Сумарок на глаза ему не лез, в разговор не вступал. Чай, хватает человеку забот.
Степан к нему сам подсел.
На переплет кивнул, улыбнулся хитро — морщинки у светлых глаз заиграли, замерцали паутинкой.
— По душе ли пришлось, по сердцу ли мое творение сокровенное?
— Ну…да, — признался Сумарок, с чего-то оробев.
Степан довольно усы подкрутил, блеснул перстеньками.
— Коли так, ответь мне, добрый молодец: правду люди молвят, что ты чаруша?
— Кто мо…
Сумарок быстро глянул на Даренку, споро ужин для шумной купеческой ватаги ставящую: пироги горячие, пиво свежее, мясо печеное-перченое.
— Положим, что не лгут твои люди.
Заелозил Степан, заскрипел штанами с подтягами.
— А скажи, чаруша, по силам бы тебе взять да ту Трехглазку-утопицу отыскать?
Сумарок нахмурился.
— Разве не сказы то? Видел я Пестрядь, аккурат через нее шел. Разок не туда шагнешь, с гати-шати свернешь, так с головой провалишься. Пьяному да глупому много ли надо? Опять же, парит над водой, марит. Привиждения мерещатся.
Степан подался к нему ближе, взял пальцами за рукав.
— А если скажу тебе, что про девку со стрелою не лясы-балясы, а самая правдочка? Есть такая, рыжий, истинно говорю — есть! Помоги мне ее сыскать! Я уж деньгу не зажму, знаю, каково вашему брату туго приходится. Ты вон, худенький какой, одни глаза. То есть, один глаз…Ну…
Окончательно спутался.
— Сложение такое, — сжалился Сумарок, рукав освобождая. — Или я девка на выданье, тело наедать-нагуливать? Потом, на что тебе утопица?
У басенника вспыхнули зраки шалым кошачьим блеском.
— А вот побился об заклад с одним муд…с братом-песнопевцем. Он говорит — брехня, я говорю — правда! И на том стою! Условились, что доказу какую принесу на нашу сходку общую, вот тогда пусть все дивуются…
Сумарок ошеломленно выпрямился.
— Добро бы из-за чего важного, а из-за спора гордыбачиться? Ты же знать не знаешь, может, она тебя порвет?
— На то ты мне и надобен, рыженький.
— Я Сумарок, — нервно представился чаруша.
— Вот и ладненько, солнышко, — покладисто согласился Степан.
Сумарок только головой покачал.
— Так возьмешься?
— Подумать надо. — Поднял ладонь, предупреждая вопросы. — Не ломаюсь, цену не набиваю, но и обнадеживать зазря не хочу. Дай срок до утра, там скажу.
— Добро! — обрадовался Степан.
На том руки и пожали. Степан еще по собственному почину дарственную надпись на переплете оставил. Сумароку то отчего-то приятно было.
***
— Сумарок! А подсоби мне, хороший-красивый, уж я тебя таак отблагодарю…
Сумарок обернулся, улыбнулся Даренке. Девушка в ответ весело сверкнула зубами.
— Что случилось?
— Назола такая случилась-приключилась: ягняшка-лукашка у пастуха-дурачка ушла, на Пестрядь забрела. Я бы одна сходила, да к ночи дело, боязно. Опять-таки, ведь скорее вместе управимся? Быстрее сладим — быстрее сестрицы на гуляночку отпустят…
Сумарок, подумав, рассудил, что права Даренка, птичка звонкая: вечер подступал, а темнело здесь быстро да густо. Негоже девке молодой одной по Пестряди шататься, впотьмах спотыкаться.
— Отчего не помочь?
Даренка хлопнула в ладоши, на ножке подпрыгнула.
— Вот спасибо! Так выручил!
…Гать люди на совесть клали, доска к досочке. Под ногами едва покачивалась; зарево алело, дробилось в осколках водяного зеркала; кричали тоскливо вечерние птахи.
На Пестрядь люди по темноте не захаживали. И правильно делали. Насколько глаз хватало, раскинулась она, поле не сеянное, зеркала не катанные: ровно соты-оконца, водой всклень налитые, да каждое окошко о тринадцати граней, да у каждого свой цвет с переливом, с исподом. Где плотно окошки сидели, а где между ними улочки тянулись.
Мыслил Сумарок — коли сверху глядеть, так, пожалуй, ни одного узора схожего, все разные…
Вставал туман, ровно птица белая крылья простирала.
Сказывали — выросла та Пестрядь, наросла лишаем-пеструхой, аккурат над самими Кольцами. Воду ту и звери не пили, зато цветы на улочках росли красоты невиданной, ровно нездешние…
— Бяша! Бяша! — звала Дарена, легко прыгая с мостка на мосток. — Бяша! Да где же ты, овечий сын…
— Даренка? — откликнулись из тумана.
Тут же заблеяло.
Девушка ойкнула, попятилась, но скоро успокоилась: вышел паренек в смешной шапке, что за ужином про клад сказку жадно слушал.
На руках держал беглеца в белой шубке.
Даренка на него руками замахала, рассердилась.
— Фух, чтоб тебя в нитку вытянуло, шатун непутный, Филька! Что ты здесь по ночи сивкаешь?
— Так я…Это…
Стрельнул глазами, потупился.
Даренка ахнула, по бедрам себя хлопнула звучно.
— Нешто на сплетки бабкины повелся, за кладом явился? Вот я ужо передам кому след, хозяину твому, уж отходит дубцом по мягкому, вгонит ума в задние ворота!
Паренек побелел, взмолился:
— Не губи, Дареночка! Я ж не со зла, я ж хотел, сама знаешь, к Бойке осенью свататься, а как я, а у меня в одном кармане свищет, в другом бдыщет, а у ейного отца…
— Вороных да беленьких полны сундуки, у тебя же ни хижи, ни крыши, — безжалостно отозвалась Дарена. — Не по губе тебе Бойка, дурачок.
Филька совсем с лица спал. Жаль его сделалось Сумароку — уж какое злое дело любовь эта, а все же лучше, когда есть она. Настоящая, горячая, соленая, не купленная.
Хотел слово молвить в утешение, да не поспел: загудело гудом, пронеслось над водой, ровно в рог кто подул. Заныли от того гуда зубы, заломило виски, спине горячо сделалось.
У Сумарока волосы на загривке дыбом встали.
Вмиг стихло все — и птичье цвирканье, и жужжание букашечное. Бяшка глаза выкатил, забился-забрыкался в руках Филькиных — насилу сдержал.
— Что это? Нешто лось? — прошептал тот, испуганно присев.
— А ну, давайте обратно, живо, — заторопил Сумарок.
— А как же клад?
Сумарок фыркнул:
— Что тебе клад, жизни дороже?
— Да я за Боечку-кралечку жизнь готов…
Не договорил, а как будто пала сверху туча муриев, из тех, что перед дождем над землей вьются-бьются черным дымом.
Сумарок отшатнулся,