Дживс и Вустер - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

бедняжка. Я вижу, вы совсем без сил. Сейчас позвоню Силверсмиту, велю, чтобы принес апельсинового сока.

Она нажала кнопку звонка. Последовала театральная пауза. Надавила еще раз, и снова ничего. Она уже собралась ткнуть в третий раз, но тут наконец возник желаемый персонаж. Слева на сцену вышел дядя Чарли, и я с изумлением увидел у него на физиономии снисходительную ухмылку. Правда, он поспешил согнать ее и принять всегдашнее тупое и почтительное выражение, однако высокомерная мина успела побывать у него на лице, это точно.

– Приношу извинения, что замешкался и не сразу явился по вашему звонку, миледи, – сказал он. – Когда ваша милость звонили, я как раз произносил спич и потому не сразу услышал, что меня зовут.

Леди Дафна удивленно захлопала глазами. Я тоже.

– Произносили спич?

– По поводу радостного события, миледи. По поводу объявления помолвки моей дочери Куини, миледи.

Леди Дафна сказала: «Ах, вот как», – а я чуть было не произнес злополучную формулу «В самом деле, сэр?», потому что не мог прийти в себя от изумления: во-первых, у меня и в мыслях не было, что пузатого дворецкого и стройную горничную могут связывать узы кровного родства; а во-вторых, что-то уж очень быстро она оправилась от разбитого Доббсом сердца. Помнится, я еще сказал себе, что, мол, вот оно, женское постоянство, не исключаю, что даже прибавил слово «фи».

– И кто же счастливый жених, Силверсмит?

– Славный, надежный малый, миледи, по фамилии Медоуз.

Мне сразу показалось, что я уже где-то эту фамилию слышал. Но при каких обстоятельствах, не припомню. Медоуз? Медоуз? Нет, забыл.

– Да? Из деревни?

– Нет, миледи, Медоуз – личный слуга мистера Финк-Ноттла, – ответил Силверсмит, на этот раз недвусмысленно позволяя себе ухмылку и обращая ее непосредственно ко мне. Этим он как бы доводил до моего сведения, что теперь смотрит на меня так, как будто я ему свой в доску и вообще чуть ли не сват и брат, и что отныне, с его стороны по крайней мере, больше не будет ни намека на мою склонность горланить охотничьи песни за портвейном и привозить в загородные дома собак, чей укус ядовитее змеиного.

Должно быть, сдавленный возглас изумления, сорвавшийся с моих губ, прозвучал, на слух леди Дафны, как хрип умирающего от жажды, ибо она сразу же распорядилась насчет апельсинового сока.

– Я думаю, правильнее, чтобы Силверсмит принес его к вам в комнату. Вам же нужно переодеться.

– Лучше пусть пришлет с Медоузом, – пролепетал я.

– Да, да, конечно. Вы ведь захотите пожелать ему счастья.

– Вот именно, – подтвердил я.

Китекэт предстал передо мной не сразу. Можно понять, если человек настроился на то, чтобы жениться на дочери-наследнице, и вдруг оказывается помолвлен с горничной, ему нужно время, чтобы как-то опомниться и прийти в себя. И даже когда Китекэт наконец появился, по растерянному выражению его лица было ясно, что он еще далек от успеха. Вид у него был такой, словно его недавно оглоушили короткой, но сподручной дубинкой.

– Берти, – промолвил он, – случилась довольно неприятная вещь.

– Знаю.

– Ах, ты уже знаешь? Ну, и что посоветуешь? Ответ на это мог быть только один:

– Тебе надо обратиться к Дживсу.

– Так я и сделаю. Этот великий ум найдет выход. Выложу ему факты и попрошу его поразмыслить над ними.

– А какие факты? Как это произошло?

– Сейчас расскажу. Ты будешь пить апельсиновый сок?

– Нет.

– Тогда я выпью. Может, легче станет.

Он влил в себя чуть не весь стакан сразу и отер пот со лба.

– Во всем виноват диккенсовский дух, Берти. Я бы всем молодым людям, начинающим жизнь, дал совет: не поддавайтесь диккенсовскому духу. Помнишь, я говорил тебе, что последнее время меня просто распирает доброжелательство. И вот сегодня утром прорвало. Я получил Гертрудину записку с выражением согласия бежать и тайно пожениться, и я весь был как добрый ломоть добра и света. Сам вне себя от счастья, я хотел видеть одно только счастье вокруг. Любя человечество, жаждал делать добро. С такими чувствами, плещущими внутри организма, до зубов затопленный благоволением, я зашел на людскую половину и застал там Куини всю в слезах.

– И у тебя сердце изошло кровью?

– Обильнейшим образом. Я ей говорю: «Ну-ну, не надо». Взял ее руку, погладил. А потом вижу, действия никакого, тогда я почти бессознательно притянул ее к себе на колени, обнял за талию и стал целовать. Как брат.

– Гм.

– Не говори, пожалуйста, «гм», Берти. Я поступил так, как на моем месте поступил бы сэр Галахад или еще кто-нибудь такой, и не более того. Черт побери, ну что дурного, если человек, как старший брат, жалеет девушку в беде? На мой взгляд, нормальное, порядочное поведение. Но не воображай, пожалуйста, что я в нем не раскаиваюсь. Я от всего сердца сожалею, что поддался доброму порыву, потому что в это самое мгновение вдруг вошел Силверсмит. И что бы ты думал? Он оказался ее отцом.

– Знаю.

– Ты, я вижу, знаешь все на свете.

– Так оно и есть.

– Но одну вещь ты все-таки не знаешь, а именно: что он пришел в сопровождении Гертруды.

– Ух ты!

– Вот то-то и оно. При виде меня она проявила сдержанность. А Силверсмит наоборот. Он стал похож на одного из малых пророков, который узрел грехи своего народа и немедленно приступил к громовым обличениям. Есть отцы, прекрасно умеющие выступить с осуждением дочерних проступков, а есть такие, что немеют и не способны вымолвить ни слова. Силверсмит принадлежит к первым. И тут я вдруг слышу, словно бы во сне, как Куини ему говорит, что мы помолвлены. Потом-то она мне объяснила, что другого выхода просто не было. И действительно, атмосфера, конечно, сразу разрядилась.

– А Гертруда как к этому отнеслась?

– Без особого восторга.