О чем молчат рубины. Книга 2 - Фунтик Изюмов

— Великолепно! — вынужден был признать я, — Вы гений, э-э-э…

— Маэстро Натан из Лозанны!

— Вы гений, маэстро Натан! Господин Гриффин, я вынужден прервать нашу занимательную беседу! Более срочные дела — увы! Вас проводят в вашу комнату…

— Скажите лучше, в камеру, сэр!

— В комнату… Вы, кстати, были в камере и можете сравнивать. А то, что из комнаты вас не выпускают и охраняют, так это временно. Я же обещал: через три дня вы все будете свободны! Идите, сэр Гриффин. Александра! Спасибо тебе! Это чудесная новость, что нашёлся такой замечательный художник!

— Вообще-то я не подарок! — предупредил Натан.

— Вообще-то я тоже! — заверил я, — Но, думаю, договоримся! Если вы такой мастер, то работы вам от силы часа на три. И вы уже богаты!

— Пока меня это устраивает! — усмехнулся Натан, — А если ещё кормить хорошо будут…

— Будут! — заверил я, — И кормить, и поить, и… это… ублажать…

— А в чём работа?

— Ну, вот смотрите: я однажды… точнее, трижды, видел некоего человека. Мне очень надо, чтобы вы изобразили его как можно точнее. С моих слов.

— Трудно… — почесал переносицу Натан, — Но попробовать можно. Даже интересно!

— Тогда берите лист, карандаши, и садитесь за стол. А я буду рассказывать, что я о нём помню…

* * *

Я ошибся. Какие там «три часа»! Мы просидели с художником целый вечер и даже часть ночи!

— Не то… — бормотал я, взяв очередной лист бумаги, — Есть некоторое сходство, но не то… Брови надо выше, скулы не так широко… Здесь обычный взгляд, а у того был взгляд колючий!

— Колючий! — парировал Натан, — Лучше б вы, ваша милость, сказали, что глаза маленькие и глубоко посажены! Тогда взгляд выглядит «колючим».

— Точно! — обрадовался я, — Маленькие и глубоко посаженные! И вот здесь, у самого края брови, небольшой шрамик, почти незаметный…

— Ну, давайте ещё раз… — вздыхал Натан, подтягивая себе очередной лист и принимаясь быстро чиркать карандашом, — Вот так… вот так… и вот так! Теперь похоже?

— Не то… Вроде бы, ямочка была на подбородке? Или нет? А, точно, была! И нос острее. Хотя у основания широк, но на кончике острее!

— Ну, давайте измараем ещё листочек! Теперь что не так?

— Щёки! Здесь получились щёки надутые, а он худощавый был. Узкие скулы и впалые щёки!

— Предупреждать надо, ваша милость! Давайте ещё лист…

— Пойду-ка я, господа, спать! Похоже, вы здесь надолго!

— Господи! Александра! А я так увлёкся, что…

— Да, ладно уж! Сама вижу. Давайте, художничайте, лишь бы толк из этого вышел. Я распоряжусь, чтобы вам принесли вина и закуски…

— Спасибо! Доброго сна! Эй, а ты что тут рисуешь? У того волосы тонкие и висюльками, а у тебя они жирные и кучерявые!

— Бумаги-то вам хоть хватит, маэстры? — насмешливо оглянулась на нас Александра.

— Бумаги хватит, — заверил Натан, — Если вы за неё заплатите!

— Заплатим, заплатим! Ты не отвлекайся! Волосы, говорю, висюльками!

* * *

Я долго всматривался в окончательный вариант, прохаживаясь по комнате, со свечой в руке. Он! Ей-Богу, он! Тот самый! Или у меня уже взгляд «замылился» и я ошибаюсь?

— Вот что, Натан. Мне кажется, очень похоже. Но я хочу взглянуть на эту бумагу утром, а ещё лучше, при свете дня. И если это будет то, что нужно…

— То вы мне заплатите две тысячи золотых?

— Нет. Тогда тебе нужно будет сделать с десяток таких набросков. Разных. Как будто этот человек отпустил усы и бородку. Или всё сбрил. Как будто он надел парик. Как будто он надел повязку, словно одноглазый. Понимаешь? Мне нужно, чтобы стражники поглядели на него во всех возможных видах. Не у всех развита фантазия, чтобы представить. Лучше, если увидят на портрете. И уже тогда я заплачу тебе две тысячи золотых.

— Серьёзно⁈ Вообще-то я на двадцать золотых договаривался! Но две тысячи мне нравятся больше!

— А? Это я оговорился! Речь шла о двухстах монетах!

— Ну, пусть будет двести… А две тысячи всё же лучше!

— А жадность — это смертный грех! Не слыхал?

— А я из этих двух тысяч щедрый дар церкви сделаю! Тогда и не грех вовсе!

— Ты хотел сказать, из двухсот? Это же лучше, чем двадцать?

— Ладно, пусть будет двести… и десять за бумагу… и десять за срочность… и сорок за то, что я расторг предыдущий контракт… и десять за…

— Триста! — перебил я, — Пусть, для ровного счёта, будет триста!

— Пусть! — согласился Натан, словно делая мне одолжение, — Пусть будет триста! Так и быть!

* * *

— Любопытная личность! — задумчиво заметила Александра, рассматривая наброски, сделанные маэстро Натаном, — Такого и в самом деле, достаточно один раз увидеть, чтобы запомнить навсегда… Эй, стража! Позовите ко мне лейтенанта Жан-Реми! А, вы уже здесь, сударь! Взгляните на эти изображения. Видели ли вы этого человека? Или очень похожего?

— Нет! — уверенно заявил бравый стражник, быстро проглядев рисунки, — Я не видел этого человека! Я бы запомнил.

— Ну, что ж… С одной стороны даже хорошо! Значит, его нет в замке. Но всё равно, прошу показать изображения каждому стражнику. Каждому! И если кто-то опознает его в попытке проникнуть в замок… пять золотых от меня лично! Нет! Десять! Держите эти рисунки при себе, и прошу, чтобы каждая смена стражи, перед заступлением на пост, вновь и вновь просматривала эти картинки. Это страшный человек! Всем быть начеку! Ясно⁈

— Да, ваше сиятельство! Будет исполнено!

И лейтенант, спрятав рисунки за отворот дублета, поспешно вышел из комнаты.

— А вы, милый Андрэ, чем вы думаете заняться?

— Я завершил свои занятия, — слегка поклонился я, — Рассчитал и отправил восвояси и художника, и пленных англичан… Меня больше ничего не держит на пути к авиньонскому папе… кроме…

— Кроме моих рекомендательных писем… — закончила за меня Александра, — Ах, как не хочется с вами расставаться, мой друг! Но я понимаю, что для мужчины долг превыше всего. Я подготовила письма… Вот они. А тебя, милый Андрэ, умоляю, возвращайся скорее! Мне каждый день без тебя будет