Профессор Амлетссон - Адель Гельт

- То, что ты умеешь читать, писать, хорошо знаешь арифметику и сносно заклинаешь демонов, в зачет не пойдет, сын, - отец нахмурился. - Этой науки достаточно для наследника фермы, пусть он и старинного славного рода. Вот только для поступления в университет…

Тут я и встряхнулся, и возразил, и вновь не получил по ушам!

- Отец, но я не хочу учиться в университете! - я занялся любимым делом почти всех подростков рода человеческого: встал в позу. - Пони, коровы, рыба и киты — вот моя судьба и назначение!

Отец смотрел на меня строго и понимающе, как и положено суровому северному родителю. Выдавали его только уши: Амлет Ульрикссон ими почти прял — точно так, как это делает настороженный пони, к которому подходишь слева, неся машинку для стрижки. Уши говорили куда лучше слов: отец напряжен и взволнован.

- Раз ты о судьбе… Пусть будет судьба, - отец вздохнул и сгорбился: я внезапно вспомнил, что мать родила меня от почти пятидесятилетнего отца, и сейчас ему больше шести десятков. Не старость, но и не юность. Отца вдруг стало страшно жалко: непонятно, почему.

- Так вот, судьба… Прочти. - Отец протянул мне стандартный конверт Королевской Службы Прорицаний и Прогнозов.

Я взял письмо и присмотрелся. Штемпель, погасивший марку, указывал, что отправление выполнено центральным офисом КСПП, что в Рейкъявике, и не ранее, чем вчера днем: кто-то разорился на эфирную почту. Адресатом был указан отец, и я не удивился тому, что конверт оказался вскрыт.

- Ну, читай же! - отец вдруг притопнул ногой. Мохнатый рыжий пони, не имеющий своего имени — чай, не корова — подбиравшийся к нам с отцом с неясной целью, ретировался в испуге: они, пони, любопытны, но страшно трусливы.

Я достал письмо: бланк столь же стандартный, что и конверт, и всего десять строчек или около того. Прочел.

- Вот она, твоя судьба, сын, - отец, вроде бы, немного пришел в себя, расправил плечи, посмотрел строго и со значением, и вновь стал похож на себя такого, которого я любил, уважал и побаивался.

- Папа, - сказал я мягко. - Папа, наверное, это ошибка. Ну, мало ли в Исландии Лодуров, пусть даже отца и зовут так же, как тебя. Сам посуди, где мы, и где Смерть Севера, да еще и с заглавных букв!

- Никакой ошибки быть не может, сын, - отец смотрел теперь странно: то ли с сожалением, то ли с затаенной гордостью. - Мы с твоей матерью звонили с утра в столицу, говорили с начальником Службы, тот все подтвердил. Речь идет именно о тебе: реперные точки натальной карты, особые приметы ядра эфирного тела… Не просто имена, твое и твоего отца.

- Но здесь, в письме, ни слова о том, что мне надо идти учиться, да еще в университет… - умом я понимал, что переспорить разом и отца, и королевского оракула, у меня не получится, но юный задор не позволил сдаться.

- Врага нужно встречать во всеоружии, сын, - выговорил отец. - Дюжину сотен зим назад я учил бы тебя бить мечом и прикрываться щитом, дюжину десятков лет тому — делать по три выстрела в минуту из фамильного ружья… - отец перевел дух. - Нынче же главным оружием должно стать знание. Лучшее же знание, самое сильное, конечно, в университете, и потому теперь ты будешь много и старательно учиться, и не опозоришь ни меня, ни мать, ни долгую вереницу своих знатных предков…

Поступить в университет удалось с первой попытки.

Во-первых я, конечно, на славу подготовился.

Во-вторых, специальность, выбранная родителями, была не очень популярной: физика, причем физика низких температур. В девяносто восьмом на этот курс претендовали, если считать меня, пятеро: вдвое меньше кандидатов, чем оказалось оплаченных Его Величеством студенческих вакансий.

В-третьих, вызов в глазах моего отца никуда не делся, и спор наш продолжился. Я был просто обязан победить, ну и победил.

Учиться было, поначалу, скучно и сложно: слово «гляциология» только звучит красиво. Под серой обложкой учебника — каждого из них — скрывались длинные числа, зубодробительные формулы, чудовищной сложности заклинательные круги, шесть одних только видов рун, непонятные сходу законы простой и эфирной физики, в общем, все то, от чего мне очень хотелось бы держаться подальше. Слово, однако, было дадено, и слово стоило сдержать.

Потом я втянулся.

Дальше — втянулся окончательно, и с блеском защитил курсовую работу второго года.

Через четыре года после начала курса проводил четверых свежеиспеченных бакалавров, и остался на магистратуру — в гордом одиночестве, если не считать преподавателей, слегка удивленных моим невиданным энтузиазмом.

Еще через год состоялось то самое, что в наших кругах называли, называют и будут называть «пять лет мучений, пять минут позора и дипломированный специалист». Я, почти незаметно для себя самого, стал настоящим магистром физики.

Наверное, обо всем этом стоит рассказать как-то подробнее: когда-нибудь я так и поступлю. Позже, не сейчас.

Как несложно посчитать, учеба заняла пять лет моей жизни: если как следует вдуматься, это целая эпоха.

За пять лет поменялось немногое.

Прошел королевское одобрение закон, отныне и навсегда делающий бесплатным электричество для всех подданных и гостей королевства: по всему острову заработали, наконец, тридцать три года обещанные геотермальные электростанции.

Отца переизбрали в альтинг Исафьордюра, возложив, к тому же, на его плечи обязанность представителя Королевского Суда.

Отцов брат выиграл старинную земельную тяжбу, и земли свободного владения клана приросли двумя десятками гектар выморочного побережья.

Мать опять родила, и снова дочку: уже третью, если не считать пятерых сыновей, счет которым шел с меня.

Богги, мой младший брат, официально был признан наследником владения: стал он, между прочим, первый наследник чисто белой масти за последние триста лет!

Ну и я: вернулся домой, отягощенный великим знанием, столь же великой ответственностью и полным непониманием того, что делать дальше что с первым, что со вторым.

Тогда же, осенью девяносто седьмого, было так.

Сам не знаю, почему, но слова Амлета Ульрикссона вдруг убедили меня, полностью и во всем. Вернее всего, в сказанном мне почудился вызов — тот самый, что