Ты мой худший вариант - Анастасия Градцева

опускает глаза, а потом решительно вскидывает их на меня:

– Ну была! И что?

– Ничего, – поспешно говорю я. – Я просто… я… удивилась. И волновалась.

Мама неторопливо разувается, морщится – неудобные ботинки наверняка натерли ей ноги, а я забираю у нее плащ и пристраиваю его на вешалку.

– Ты голодная?

– Нет, – отмахивается мама, – мы в ресторане были.

– С кем? Кто он, мам?

Она задумчиво улыбается.

– Неважно. Ты не знаешь его. Все равно это временно, не серьезно, но… Пусть так, да.

Мама снова улыбается мне – непривычно светло – и идет переодеваться. Потом мы, не сговариваясь, встречаемся на кухне и садимся бок о бок с кружками горячего чая.

Мне кажется, первый раз в жизни мы так спокойно и уютно молчим, а у мамы впервые такое расслабленное лицо, без озабоченной морщинки, вертикально пересекающей лоб.

– А я на благотворительный бал пойду, – вдруг говорю я. – В эту пятницу. Меня Зак позвал, представляешь?

– Подожди, – мама тут же перевоплощается в себя прежнюю и хмурится. – А в чем ты собираешься идти?

– Ты не волнуйся, Зак мне купит платье! Мы завтра с ним поедем в магазин.

Мама кусает губу, а потом вдруг решительно встает.

– Пойдем. Я хочу, чтобы ты кое-что примерила.

Я ничего не понимаю, но послушно иду за мамой в ее спальню. Она открывает платяной шкаф, долго что-то там перебирает, а потом достает закрытый чехол. Расстегивает молнию, и оттуда на свет появляется что-то шелковое, нежно-голубого цвета. Мама расправляет его, и оказывается, что это платье. Дорогое, красивое, вечернее.

– Нравится? – спрашивает она.

– А это чье? – настороженно спрашиваю я.

– Мое.

– Я ни разу не видела тебя в нем.

– Так я его ни разу и не надевала, – усмехается мама. – Его мне на выпускной шили. Когда снимали мерки, у меня еще не было живота. А потом после родов бедра шире стали, и я в него уже не влезла. Видишь, тут по груди свободно, а вот талию и попу плотно обтягивает. Примеришь? Мне кажется, у нас очень похожие фигуры.

Я киваю, чувствуя почему-то комок в горле, и с маминой помощью надеваю ее платье. Это удивительно, но оно садится так хорошо, будто его на меня делали. Плотная шелковая ткань красиво облегает талию и бедра, а наверху изящно драпируется, скрадывая большой размер груди и при этом соблазнительно, но не пошло подчёркивая декольте и шею.

Только мама выше меня, и поэтому подол платья волочится по полу.

– Сюда еще туфли нужны, – решительно говорит мама и снова лезет в шкаф.

Раскопки длятся какое-то время, на полу растет куча пакетов и коробок, и наконец откуда-то из самых глубин мама достает черную коробку с логотипом Армани.

Оттуда она с благоговением вытаскивает, словно драгоценность, изящные босоножки на высокой шпильке, сделанные из серебристой кожи.

– К платью покупались, – задумчиво говорит мама, проводя кончиками пальцев по изящной пряжке. – У тебя тридцать шестой, а это тридцать семь, но они маломерят как будто. У меня всегда палец чуть-чуть торчал. Попробуешь?

Я киваю.

Босоножки мне немного большеваты, но в целом они довольно удобные, несмотря на высокий каблук.

– Мам, ну это же не настоящие Армани? – спрашиваю я, крутясь перед зеркалом. – Подделка ведь?

– Настоящие, – буднично говорит мама, а встретив мой удивленный взгляд, пожимает плечами. – А что? Папа, то есть твой дедушка, очень хорошо зарабатывал. У него в Москве какая-то должность была. И семья. Там же.

– Стой, – я ничего не понимаю. – Какая семья? А как же бабушка? А ты?

– А бабушку, то есть маму, он любил. И меня любил. И тебя. Папиной любви на всех хватало, – мама болезненно усмехается. – Представляешь, какой был скандал, когда он разбился на машине вместе со своей любовницей? Еще и в другом городе? Похороны были в столице, меня к нему даже не пустили. Но ты маленькая была, ты не помнишь. Я тебя с тетей Катей, с соседкой, оставляла, когда всем этим занималась. Надо же было мамины похороны организовать, а денег было мало… И ты еще, а я… А, неважно.

Мама машет рукой и быстро отворачивается, но я вижу блеснувшие в ее глазах слезы.

Я не знаю, от кого родила меня мама. На эту тему она никогда не говорит, и в графе отец у меня стоит прочерк. Я понимала, что там была какая-то непростая история. Но кто мог подумать, что у мамы и с ее отцом было не все так идиллично, как мне всегда казалось. А еще она осталась совсем одна, со мной маленькой на руках. Хорошо, что у нее была хотя бы эта квартира и мы не оказались на улице.

Я не знаю, что сказать, и просто крепко обнимаю маму, она сначала порывисто прижимает меня к себе, а потом вдруг поспешно отстраняется:

– Осторожно, платье помнем! Ты… наденешь его? Если не нравится, то не надо. Я просто вспомнила и решила предложить.

– Надену, мам. Оно очень красивое.

Я говорю абсолютно искренне: платье шикарно облегает мою фигуру, а голубой шелк подчеркивает цвет глаз и очень мне идет.

Скорее всего, если бы я выбирала платье сама, я бы взяла что-то попроще. И туфли бы взяла без каблука. Но я чувствую, как важно для мамы, чтобы я пошла именно в этом наряде, в котором она так и не смогла покрасоваться на своем выпускном. И эта мысль, эта неожиданная связь нас сквозь время, наполняет меня теплом.

Уже лежа в постели, я отсылаю Заку фотографию себя в новом платье.

Я: «наряд готов, в магазин можно завтра не ехать! Тебе нравится?»

Зак: «ты охуительно красивая! И платье огонь»

Я растроганно улыбаюсь, но через пару секунд приходит еще одно сообщение:

Зак: «солнце мое, а можно мне такую же фотку но без платья? Чтобы как следует о тебе подумать перед сном, м?»

Я фыркаю в подушку, стараясь громко не ржать. Кажется, кто-то неисправим!