Братство бумажного самолётика - Екатерина Витальевна Белецкая

и другое одновременно. Причем женщины одежду еще и перешивали под себя: Мария Львовна щеголяла в сильно укороченной юбчонке, Берта сделала на своей юбке четыре клиновидные ставки, чтобы получилось полусолнце, а старушка Лекокадия подшила низ своей юбки самосвязанным кружевом.

– Как же это всё надоело, – жаловалась дома Берта. – Как же я хочу джинсы. Хотя бы джинсы, уж молчу про кюлоты, которые на Окисте таскаю.

– Бертик, давай это будут просто широкие штаны? – просил Ит. – Когда ты произносишь слово «кюлоты», у меня каждый раз икота начинается. Это просто широкие короткие штаны, которые до колен.

– Да ну тебя, – сердилась Берта. – Сидишь себе в халате, а я таскай эти юбки, и зимой, и летом.

– Знаешь, я бы тоже хотел вместо халата нормальную хирургичку, – вздыхал в ответ Ит. – Санкт-Реновскую. Хоть гражданскую, хоть боевую. Потому что, не поверишь, халат меня тоже изрядно задолбал.

– Почему не поверю? Поверю. Но все-таки халат лучше, чем юбка…

…В этом году педагогам форму выдали новую, причём зимнюю – в прошлом году выдавали летнюю. Тут же пошли в женской части коллектива разговоры и обсуждения – в чём отмачивать и отстирывать, чтобы стала не такая колючая (форму привезли шерстяную), чем извести запах, и в какой воде стирать, чтобы не села. Берта свою новую форму повесила в шкаф, и сказала, что пока в старой походит, а Ит успешно довел до ума штаны, протирав их в кипятке, да еще и с уксусом – штаны перестали вонять, колоться, и сели на два размера, но последнему обстоятельству Ит был только рад, ведь форму ему выдали на три размера большую, чем требовалось.

* * *

Самым удивительным было то, что братья Фламма во всей этой предучебной суматохе выкраивали всё-таки время для чтения, и продолжали ходить на вышку. Ит, который до того мало обращал внимание на подобные их прогулки, стал следить внимательнее, и оказался прав: пару раз ему приходилось спешно перепрятывать книги, потому что вышку теперь посещали не только братья, другие детдомовцы тоже нет-нет, да проявляли к ней интерес, а еще приехавшие с каникул городские почему-то зачастили на аэродром. Правда, залезать на вышку они не пытались, но вот разводить костры неподалеку, и сидеть чуть не до утра – это пожалуйста. Старшие, понял Ит, когда решил проверить эти группы, это народ из училищ, тоже ждут начала учебного года, наслаждаются последними деньками лета, и потому буянят. Начнется учеба, этих тоже поубавится.

Он оказался прав. Действительно, после первого сентября количество компаний стало сокращаться, а когда пошли первые затяжные дожди, и вовсе сошло на нет. Ит и Берта получили, наконец, возможность хотя бы немного выдохнуть – Иту не так просто было метаться между аэродромом, своим кабинетом, и бесконечными комиссиями и проверками.

– Они дочитали? – спросила Берта примерно в первой трети сентября.

– Судя по всему, да, – ответил Ит. – И вышли на второй круг. Что-то гений не спешит выполнять своё обещание, не находишь?

– Нахожу, – кивнула Берта. – Вероятно, он понял, что придумал нечто невыполнимое. Хотя, может, позже?

– Посмотрим, – пожал плечами Ит в ответ. – Знаешь, нам же лучше, если он сидит там, у себя, а не шляется тут с этим своим коньяком.

– Согласна. Уж лучше без него, чем с ним.

…Ит обратил внимание, что поведение братьев, пусть и потихоньку, но стало меняться. Например, не так давно к нему подошел Пол, и смущенно спросил, не поделится ли с ним, Полом, Итгар Вааганович парой сигарет. Итгар Вааганович в ответ поинтересовался, сами ли братья намерены их курить, и Пол ответил, что нет, не сами, снова «крыса», и Комар требует «Герцеговину», а еще требует пятьдесят копеек, деньги взять негде, понятное дело, но если принести хотя бы сигареты, побьют не так сильно. Ит похвалил – молодец, Фламма, что сам пришел и сказал, а не полез в кабинет тырить – отложил себе из пачки четыре сигареты, и отдал пачку Полу, потом порылся в карманах, выудил оттуда тридцать две копейки, и тоже отдал – больше мелочи у него не было.

– Скажешь, что это всё, – объяснил он. – Обнес, мол, доков кабинет, больше ничего не нашел. Не было. Ага?

– Ага, – кивнул Пол. – Спасибо, Итгар Вааганович.

– Можно просто док, – усмехнулся Ит.

Позже он сидел в кабинете, рассеянно смотрел на дождевые струи за окном, и думал – ведь в них это сильно, и это уже просыпается. Честность, например, порой до болезненности, правдивость, принципиальность. А всего-то надо было чуть больше двух десятков подростковых книг, в которых они сумели разглядеть то, что им до того не удавалось разглядеть в себе. Всего-то… что же будет дальше? Что еще они почувствуют и увидят? И что видел он сам, когда ему было столько же лет, сколько братьям? Честность – да, безусловно. Там, где он вырос, иного и представить себе было нельзя. Но это не показатель. Скрипач, даже не в разуме, всё равно был честным – на каком-то глубинном, с трудом осознаваемом им самим уровне. Это что-то изнутри, думалось Иту, что-то своё, принципиальное, неразрушимое ничем. Лин и Пятый – в той Москве. Вот тоже пример, кстати. Больные, голодные, но воровать? Никогда. На вокзал ходили, разгружать вагоны. В магазинах овощи из машин подносили, тоже за плату. С истощением, с туберкулёзом, едва на ногах стояли – и вот так. А сейчас братья, заведомо находящиеся в невыносимых условия, не имеющие других примеров, кроме того же постоянного воровства, немного почитали – и тут же в них проявилось то, что никакая Масловка не сумела до конца подавить.

«Ведь они были бы как я, наверное, – думал он. – Пусть тоже несвободные, но – как я, или как рыжий, или как Лин с Пятым. И у них есть шанс тоже стать такими, то есть я не прав, шанса пока что нет, но если дать им этот шанс – они станут. То, что сейчас есть, это привнесенное, не их собственное, это последствия как раз попытки загнать их в угол, но стоило в углу появиться пусть и крошечной, но лазейке, они тут же в неё ринулись, очертя голову. А ещё аэродром. Ох, недаром они выбрали из всех мест в округе Масловки именно аэродром, с этим чёртовым самолётом,