Специалист технической поддержки 5 - Александр Якубович

стран запада, где тюрьма была более местом изоляции неблагополучного элемента от общества, чем способом для этого самого общества извлечь из преступления хоть какую-то выгоду. Дома эту систему называли «путем исправления», а зоны — трудовыми лагерями, на юге церемонились меньше и прямо говорили о каторжных работах, соответствующая терминология была закреплена даже в уголовном кодексе Южной Кореи.

ЦВС же был по своей сути «тюремным предбанником», в котором будущих заключенных — а если ты попал сюда, то вряд ли получишь оправдательный приговор — готовили к реальному труду на благо общества и государства уже в стенах тюрьмы. Тех, кто не имел никакой профессии или навыков, заставляли учиться, других — осваивать смежные тюремные профессии. Традиционно в тюрьмах шили рабочую одежду и обувь, в том числе выполняя заказ для армии и правительственных служб, изготавливали простые изделия из дерева. Для каторжных работ были лесоповалы и пилорамы, карьерные и дорожные работы, а также прочий тяжкий физический труд.

К тяжелому физическому труду у меня было однозначное отношение — это не про меня и не для меня. Для этих дел я не вышел здоровьем даже по меркам родного севера, а мое слабое зрение рисковало вообще меня покинуть, если буду слишком перенапрягаться. Так что как только речь зашла о работах, я сразу же понадеялся, что это будет что-нибудь связанное со швейным производством.

В камере, рассчитанной на восемь человек, кроме меня было еще десять сидельцев. Откровенно криминальных рож я не заметил — обычные мужчины в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. Большинство — со сбитыми и неухоженными руками и кривыми пальцами от постоянной тяжелой работы, по одутловатым нездоровым лицам некоторых можно было судить о проблемах с выпивкой.

Никто не устраивал мне никаких вопросов и проверок, ведь что взять с человека, который только попал в центр? У меня не было пока личных вещей и передач, я даже толком не знал распорядок, так что мне просто нехотя выделили место у стены.

Никаких коек или особой мебели, кроме четырех косых тумбочек, в камере не было. Спали прямо на полу, постелив матрасы, на них же и сидели днем. Помещение было тесным, под потолком непрерывно светили рыжие лампы, а единственное узкое окошко в стене едва-едва пропускало дневной свет.

И в этом месте мне предстояло провести непонятно сколько времени.

— Совсем сдурело начальство, — протянул один из мужиков, поглядывая в мою сторону. — Эй, новенький! Ты к нам откуда? Сразу с воли?

— Ну да, — ответил я, глядя на мужчину.

— Дебилы, — выплюнул мужик, покачав головой. — Не болеешь хоть?

— Утром был здоровый, — ответил я.

В целом, ситуация в заведении была на самом деле тяжелая. По всем правилам, которые я знал, меня должны были продержать хоть бы сутки или двое в изоляторе, а только потом распределить в камеру, убедившись, что я хотя бы не болен. Но ни нормального медосмотра, ни изоляции не было — сразу запихнули в общую камеру.

В течение дня я выяснил, что в местном СИЗО творится полный бардак. Половина моих соседей, как и я сам, только ждали суда и еще не являлись осужденным, вторую половину уже приговорили к различным срокам, но так и не этапировали на конечное место отбытия наказания. Один из мужчин, по имени Ким Чон, вообще сидел в центре уже второй месяц после суда, ожидая перевода в тюрьму. Почему его мариновали столько времени — неясно, ему вообще казалось, что про него забыли и тут он останется навсегда.

Я старался много не болтать. Прическу я зачесал вперед, чтобы выглядеть обычно, еще перед досмотром, вещи у меня забрали, так что единственное, что выдавало во мне не слишком криминального человека — чистые и довольно аккуратные руки. Хотя едва заслышав мой говор, те, кто постарше, с пониманием покачали головой. Северяне часто попадали во всякие истории, связанные с мошенничеством, и в итоге оказывались за решеткой. Процент преступников-первоходов среди северокорейцев был довольно высок, причем ввязывались мои соотечественники в криминал не потому, что поголовно были плохими людьми, скорее наоборот. Они были слишком доверчивыми и падкими на всякие «блестяшки» капиталистического мира, и от этого неприспособленными к жизни на юге.

Обед я пропустил во время досмотра и оформления, так что до самого вечера просидел голодный. Когда же пришло время ужина, в камеру закинули двенадцать мисок, содержимое которых резко напомнило мне о родине. На дне неглубоких плошек лежало грамм двести смеси риса с вареной кукурузой, без каких либо соусов, кимчи или других закусок. По правилам на каждого заключенного было положено шестьсот граммов подобной смеси в сутки — то есть кормили совсем слабо. Работающим на производствах, которые были только в тюрьмах, полагалось семьсот граммов — поэтому так и нервничал мой сокамерник, которого не могли этапировать уже два месяца — все остальное нужно было покупать в местном магазине, где цены кусались, а выбор был крайне невелик. Мясо или рыбу же выдавали только по праздникам, так что о разнообразном питании можно было забыть. В каждой миске торчало по небольшой алюминиевой ложке — все они сдавались под счет вместе с посудой после еды.

Лениво ковыряя ложкой пресное неаппетитное варево, я думал о том, что со мной будет дальше. Скудное питание меня не пугало. Мое детство выпало на конец большого голода, а студенческие годы были не лучше, так что справиться с подобным пайком я вполне мог.

Я очень надеялся, что Пак Сумин меня не бросит и прямо сейчас девушка делает все возможное, чтобы вытащить меня из этой задницы.

* * *

Целый день Пак Сумин провела в разъездах и оказалась дома только ближе к вечеру.

Первым делом девушка отправилась в контору к адвокату, где пожилой юрист только развел руками. Едва чеболька позвонила господину Ким Чан Сону, он сделал запрос в прокуратуру, но получил только стандартный ответ-отписку.

Все сводилось к тому, что задержание Кан Гванджина провели по линии NIS, а в связи с обострением отношений с северным соседом и происхождением молодого мужчины, строгой букве закона пришлось подвинуться под предлогом «национальных интересов».

Как сказал юрист, пытаться бодаться с NIS, это тоже самое, что пытаться сдвинуть бетонную стену. Изначально дело было легким именно потому, что национальное разведывательное управление, которое имело довольно широкие полномочия и курировало все дела, которые могли иметь налет терроризма или шпионажа, проигнорировало перестрелку. Тогда в дело вступила гражданская правовая система — полиция, прокуратура, суды.