Томаш - Александр Шатилов

class="p1">Генриетта ничего не сказала, она только всхлипнула и отрицательно покачала головой. Отчаяние совершенно завладело Томашем. Он один едва расслышал слова неведомого шара, и на друзей полагаться было бессмысленным. Оставаться на месте было опасно, но и идти навстречу неизвестности не менее рискованно.

— За мной, я знаю дорогу, — с уверенностью прошептал Томаш, открывая дверь.

Все последовали за ним. Хотя на самом деле мальчик почти не знал, куда их ведёт, ему важно было успокоить остальных, да и себя тем, что они ищут выход из этого ада. Четверо детей ползли по грубым каменным глыбам, стараясь двигаться бесшумно в кромешной темноте. Томаша снова стали покидать силы. Он слышал слова шара будто бы во сне, и эти слова походили на галлюцинации, вызванные страхом и голодом. Уж не сон ли всё это? На самом ли деле поднимается Томаш по винтовой лестнице в поисках спасения, или только ему так кажется? И может он лежит сейчас на холодном полу темницы среди искалеченных физически и духовно людей и умирает? Конечно, ведь побег слишком хорош, чтобы быть истиной, это должно быть чудом, но чудес нет и быть не может. Он бредит, и сознание уходит от него.

Чья-то холодная рука коснулась в темноте руки мальчика, и сознание мгновенно вернулось. Он и правда был на лестнице, напротив поблёскивали заплаканные глаза девочки, сзади слышалось тяжёлое дыхание друга и брата.

— Томаш… — раздался слабый голосок Генриетты, — обещай, что не бросишь меня…

— Не брошу… — прошептал он и попытался прижаться к ней поближе.

Ему было страшно. Но уже не за себя он переживал, а за тех, кто был рядом. Томаш спешил, карабкаясь по липкой и скользкой лестнице, он не слышал, как Генриетта горячо признавалась ему в своих чувствах, не слышал жалоб Стефана и фырканья брата. Он хотел как можно скорее оказаться на воле. Наконец перед ними забрезжил свет. Пройдя в открытую дверь, дети оказались под сводами обходной галереи. На ней никого не было, так как бароны отослали большинство своих людей в ночные разъезды по землям соседей.

Стареющий месяц довольно хорошо освещал стены и башни замка, застывшие угрюмыми чёрными монстрами. Дети благополучно миновали первую башню. Они старались ступать бесшумно, затаив дыхание, ожидая, что вот-вот наткнутся на злую стражу или ужасного барона. За каждым камнем им мерещился враг. Люди неожиданно вырастали из темноты, пугая детей чуть ли не до крика, но к счастью оказывались всего лишь кучей хлама. Перед второй башней все замерли. Тишина резала уши. Вдруг не с того не с сего Клаус закричал: «Брысь! Брысь! Брысь!». В эту же секунду из башни вышел тот самый щуплый человечек, что ещё утром вместе с бароном напал на деревню. И он, и дети застыли от неожиданности, возникло минутное замешательство. Никто не успел опомниться, как Томаш схватил рогатину, стоявшую у стены, и, что было сил, ударил ей недруга в грудь. От неожиданного удара тот отшатнулся и упал, сорвавшись со стены, однако успел ухватиться за камни кладки. Зависнув над внутренним двором, вымощенным булыжниками, он взмолился о пощаде. Хриплый голос слуги барона дрожал, было ясно, что он долго не продержится.

— Спасите меня, я буду вам служить, спасите, — умолял он, задыхаясь от напряжения и страха.

— Не надо! — зашептала Генриетта. — Сбрось его вниз!

— Тогда… чем я буду лучше него? — спросил Томаш как будто у самого себя.

Он подошёл к висящему человеку, уже готовому разжать пальцы. Однако тот оказался слишком тяжёл для обессилевшего мальчика.

— Помогите же мне, — шепнул Томаш.

Генриетта и Стефан тоже изо всех стали тащить несчастного вассала барона. Когда ему уже ничего не угрожало, щуплый человечек заговорил, с трудом переводя дыхание, но быстро и довольно визгливо:

— Спасибо! Спасибо тебе, мальчишка! Теперь я тебе помогу… помогу найти дорогу… назад… в подземелье! — с этими словами он бросился на Томаша, крича, — Стража, сюда! Побег! Пленники сбежали!

Мальчик еле увернулся от него. Дети бросились бежать, не разбирая дороги, они слышали за своими спинами топот железных башмаков стражи, ибо тщедушный человечек побоялся преследовать их в одиночку. Томаш чуть не пропустил заветную третью башню. Без лишних раздумий он кинулся в открытую дверь, держа Стефана и Генриетту за руки, Клаус держался за руку девочки. Спускаться было трудно, последние силы покидали детей. Между тем стража барона уже настигала их. Наконец показалась спасительная нижняя площадка, освещённая факелами. Но в этот же момент люди барона их настигли. В руках у стражников были луки и арбалеты, из-за их спин раздался дребезжащий голос щуплого прихвостня барона: «Убить беглецов! Смерть им!». Дети застыли в страхе на середине зала, освещаемые неровным пламенем факелов. Томаш сделал шаг вперёд, чтобы заслонить собой других. Стражник натянул тетиву.

— Я вижу! — вдруг крикнул Стефан, но тут же упал, убитый стрелой, попавшей прямо в сердце.

Маленький Клаус фыркнул злобно «брысь», и тут же две стрелы пригвоздили его худенькое тельце к полу. Томаш пытался закрыть собой Генриетту, но жуткая боль сразу в двух местах пронзила его тело. Он упал на холодный пол. Рядом упало тело девочки.

Когда Томаш вновь открыл глаза, стражи уже не было. Последний факел почти догорел, и в его слабом мерцающем свете мальчик увидел широко раскрытые глаза Генриетты прямо напротив своих глаз. Огонёк навсегда угас в них, они стали тусклыми, а лицо навеки побелело, и черты его заострились. Томаш смотрел на свою мёртвую возлюбленную, надеясь, что она просто спит, как и он спал только что. Но она так и не проснулась. Мальчик нежно поцеловал её остывшие губы в самый тот момент, когда последний факел погас. Ему показалось, будто тень прежней улыбки скользнула по её лицу, но больше ничего нельзя было увидеть в воцарившейся тьме.

Превозмогая нечеловеческую боль, Томаш встал и медленно побрёл к стене. Но брёл он очень долго, пока не сообразил, что идёт не по комнате, в которой остались его друзья и брат, а по узкому коридору, стены которого обильно покрывала склизкая плесень. Однако что-то мешало ему идти. Ощупав себя, Томаш понял, что в его теле застряли две стрелы. С превеликой осторожностью он сломал одну из стрел, засевшую в боку, оставив наконечник внутри себя, дабы не истечь кровью. До второй стрелы он дотянуться не мог, она прошла насквозь, чуть не задев сердце.

Он всё брёл и брёл, спотыкаясь о камни, ощущая, как крысы бегают у него под ногами. Усталость смыкала глаза и мутила сознание. Мысли путались, и если бы не жгучая боль