Враги целуют жадно - Людмила Сладкова

А теперь и вовсе обезумел, лишаясь самоконтроля. Забываясь. Растворяясь. Позволяя себе разок… всего лишь разок… поддаться этому странному зову.

Его торкнуло. Так жестко торкнуло, что разум помутился. И все стоп-краны сорвало. Подобно конченному обдолбышу, Вадим тайком втягивал в себя выдыхаемый Аней воздух. Упивался им, как опиумом. Дурел от ее близости и… жадно отвечал на поцелуй, безжалостно сминая ее губы своими.

Она что-то невнятно замычала, упираясь ладонями в его грудь. Оттолкнуть его собиралась – он интуитивно чувствовал, но… не мог этого допустить.

Не мог, и все. Его жестко колошматило. Ему не хватало… не хватало…

«Еще! Я хочу еще! Ну, же, девочка? Прижмись плотнее! Потрись об меня! Обними! Другого шанса у нас не будет. Я не дам его… даже себе! Сотру из памяти эти мгновения и никогда больше не прикоснусь к тебе! Потому что… не могу иначе! ТАК нельзя! У тебя лишь одна попытка. Здесь и сейчас. Давай, же! Используй ее. Делай все то, что делаешь в моих снах – своди с ума! Ненавидь. Презирай. Но… целуй меня! Целуй глубже, дрянь маленькая!»

Но Аня медленно отстранилась, замерев перед ним, как кролик перед удавом.

Оба тяжело дышали. Оба дрожали. Оба оторопело глазели друг на друга.

Стеклова провела кончиком языка по своей нижней губе – припухшей и влажной от поцелуя с ним, и… Вадима вновь накрыло. Он рывком притянул ее к себе. Грубо впечатал девчонку в свое жесткое тело, беззвучно рыча:

«Дай мне их! Дай сюда свои чертовы губы!»

На сей раз он сам накинулся на нее. Как оголодавший. Как сумасшедший.

Прижал к стене весом своего тела и поцеловал. Требовательно. Властно.

Делая все, чтобы эта выскочка навсегда запомнила, каково это – целоваться с ним, он нагло протолкнул язык в глубины ее рта – сладкого, горячего. И… дернулся, как от удара током. Это был чистейший кайф! Невообразимый!

Сердце безжалостно таранило грудную клетку. Кровь, кипятком бурлящая в жилах, устремилась к паху. Член встал колом. Затвердел. Набух так сильно, что причинял уже реальный дискомфорт и требовал немедленной разрядки.

«Боже! Какое у нее охрененное тело! И правда… совершенное!»

Буквально подыхая от возбуждения (сильнейшего на его памяти), Вадим дал волю рукам. Они зажили своей жизнью. Не прерывая их поцелуи, он принялся шарить ладонями по телу Ани. Сжимал грудь, играя с ее сосками поверх одежды. Стискивал тонкую талию. Гладил спину. Ласкал шею.

Остервенело сминал пальцами упругую задницу. Хватал за стройные бедра. Хватал так хищно и свирепо, что случайно разодрал ногтями ее колготки.

«Не колготки!»  - вспомнил вдруг. –  «Чулки! Эта выскочка носит чулки!»

Он чуть с ума не сошел, когда случайно это обнаружил. Там, у стойки с расписанием. Пришлось спасаться бегством, пока никто не заметил,  какой  эффект на него произвело это открытие. Но теперь… теперь он мог к ним даже прикоснуться. Что, собственно, и сделал – аккуратно забрался под подол Аниного платья и скрипнул зубами, нащупав широкую кружевную резинку на ее бедре. А еще… что это? Ленты, уходящие вверх. Подвязки?

«О-ХРЕ-НЕТЬ, Стеклова! Ты… ты… Я должен это увидеть!»

Отстранившись, он попытался задрать ее платье чуть ли не до талии.

Но Аня среагировала быстрее, и стремительно вывернулась из его объятий.

Взъерошенная. Раскрасневшаяся. Потерянная и смущенная до крайности.

И все же, он увидел подвязки. За секунду до того, как она одернула платье.

- М-М-М! – не сдержавшись, Вадим застонал вслух и… замер, словно громом пораженный. Реальность обрушилась на него многотонной лавиной. Реальность, в которой он… готов был практически залезть в трусы… не к своей девушке! В которой стоял посреди университетского коридора (ладно хоть темного, безлюдного), и забыв обо всем… развлекался со Стекловой.

«Твою мать! Ксюха… как я мог о ней забыть? Как посмел прикоснуться к другой? Почему не оттолкнул Аню? Почему не остановил? Что я творю?»

Его прошиб холодный озноб. Паника и злость алой пеленой заволокли сознание. Воздух закончился в легких. Ощущая себя конченным ублюдком, он отступил назад, увеличивая дистанцию между ними. На Аню он больше не смотрел. Что говорить в подобных ситуациях, не знал. Но вины за случившееся ни с себя, ни с нее не снимал. Да, он поддался. Но лишь потому, что она его спровоцировала. Сам бы он никогда не… или все же…? Чееерт!

«Я шел сюда не за этим! Не за ЭТИМ!»

Отрицая произошедшее, Вадим покачал головой. Он должен был разрулить ситуацию со Стекловой (от которой и сам пребывал не в восторге), а в итоге создал себе новый геморрой. Куда более серьезный. Супер, чё! Так держать!

«Ладно. Похер! Все решаемо. Сперва нужно успокоиться и остыть немного. А то… думать толком не могу. Мозг кипит и мысли путаются! Из-за нее…»

Беглый взгляд на Аню – молчит, обессиленно прислонившись к стене.

Дрожит, обняв себя за плечи. Поникшая. Растерянная. В глаза не смотрит.

А ему хотелось, чтобы смотрела! Прочистив горло, придав голосу твердости, он… так ничего и не сказал. Тяжело вздохнул, развернулся и медленно побрел прочь. Не разбирая дороги. Не понимая, куда идет и зачем.

И задаваясь одним единственным вопросом:

«На хрена? На хрена я вообще за ней пошел?»

На самом деле, это не было его решением. Это было необходимостью.

Вадим понимал, что Ксюха злится после… их утреннего дуэта с Аней.

Но не знал, до какой степени ее злость велика. И не предполагал даже, что его девочка способна на такую гнусную месть. Тем не менее, увидев их со Стекловой провокационные фото, развешанные по всему ВУЗу, сразу понял, чьих рук это дело. Он страшно рассвирепел. Вопреки здравому смыслу в нем проснулась… черт знает, откуда взявшаяся потребность, заткнуть всем рты и запретить смеяться над Аней. Огородить ее от этого беспредела, потому что:

«Она не виновата! И зацепилась волосами за мою ширинку случайно!»

Срывая со стен фотографии, попадающиеся на пути, Вадим заявился к Ксюхе. Собирался устроить ей и ее подружкам грандиозный разнос, но застал их перепуганных, взволнованных. Зойка вообще рыдала в три ручья.

Бросившись к нему на шею, Ксюха сбивчиво затараторила:

- Любимый, прости! Мы… не со зла. Хотели просто подколоть ее. Думали, будет весело. Но… эта дура шуток совсем не понимает! Ты бы только видел,