Украинская зима - Петр Немировский

Но сейчас я не мог слышать его голоса. Он мне был противен. «Хохлы, жлобы, жмурики. Сами во всём виноваты. Они должны сдаться». Я не мог это слушать. Новости о том, что русские прорвались на Подол, что их ракеты разрушили здания во Львове, что они пытаются высадить десант в Одессе, а в Херсоне по центральным улицам уже ползёт их бронетехника, вызывали у меня душевную и даже физическую боль. Мне казалось, что какая-то железная лапа вырывает с кровью куски моей души.

Я и сам не знал, из чего состоит моя душа. Не мог предположить, что она создана из прогулок по Подолу, где жила когда-то моя бабушка Хана, к которой я всегда любил приходить в гости; что она создана из Одессы, где мы с женой после свадьбы провели свой медовый месяц; что в душе и Херсон, где мы отдыхали летом с друзьями на студенческой базе отдыха, и Карпаты, куда я ездил в археологические экспедиции на раскопки. Я считал, что схожие реакции на это вероломное вторжение России в Украину должны возникать у любого нормального человека, тем более у моего родного брата, с которым мы были так похожи, прожив вместе в доме под одной крышей в Киеве много лет. Но оказалось — он видит по-своему, совсем иначе.

Он — еврей, и не только по крови. По своей натуре, он из тех затюканных, которым передались рабские гены местечковых евреев, привыкших к многовековым унижениям. Он из тех евреев, которые готовы сразу сдаться, опустить голову и покорно пойти на расстрел в Бабий Яр.

Да, он помнит все обиды, нанесённые ему украинцами. Он помнит травлю в школе, когда одноклассники-хулиганы его оскорбительно называли «жидком» и «маланцем», били его, вымогая деньги. Он помнит, что эту травлю организовала и поддерживала не кто иной, как их классная руководительница, та ещё антисемитка, которая при случае прилюдно позорила и оскорбляла брата, называя его «собакой, которая, может, что-то и понимает, но не в состоянии что-либо сказать». Поэтому Сенька не может и не хочет им этого простить.

А ещё он — финансовый пророк, наверняка уже подсчитал, в какую копеечку грозит вылиться эта война лично ему. Ведь любая масштабная война — это нестабильность, что неизбежно скажется на экономике. А Германия зависит от российского газа и нефти, сидит на российской нефтегазовой игле. В Бремене, на севере страны, и без войны зимой холодно, зато счета за электричество и газ сумасшедшие. Какие же будут счета в случае, если украинская война затянется?

Неужели я потерял брата? Я не хотел, чтобы это было правдой. Но я также не хотел сейчас его ни видеть, ни слышать.

Шестиугольный талисман

С начала войны прошло десять месяцев. Наступил белый декабрь.

…

— Присядем на дорожку, — предложила моя жена, и мы все втроём — я с женой и сын — сели.

Давид тут же достал из кармана телефон и стал просматривать там какие-то месседжи. Он чему-то усмехался, слегка поглаживая щёку, покрытую элегантной «аристократической» щетинкой.

Не знаю, что заставило меня остановить на сыне взгляд. Что-то в его лице мне показалось новым, но я не мог понять, что именно. Ах, да, у Давида как будто немного изменилась форма лица; его лицо вытянулось, удлинилось, скулы слегка выдвинулись вперёд, а щёки впали. Мне почудилось, что я где-то видел точно такое же лицо, но не мог припомнить, где.

«Странно, я вижу сына каждый день, мы с ним вместе в кабине машины «скорой» проводим две смены в неделю, по десять-двенадцать часов в сутки. А только сейчас я обнаружил, что его лицо так изменилось. Но где же я видел точно такое же лицо?» — задавался я этим вопросом, поглядывая на сына. Но ответа так и не нашёл.

— Пора. Поехали.

Мы все трое поднялись.

Сын вытянул из пазов ручку лежавшего на полу большого чёрного чемодана на колёсиках. Жена подошла к иконе Богородицы в углу и, слегка поклонившись, перекрестилась. Что-то прошептала тихо, наверняка просила защиты мне в дорогу.

А я, выходя из дому, остановился перед фотографией своей бабушки Ханы, стоявшей на книжной полке. Бабушка улыбнулась мне с фотографии. И я сразу понял, что она будет моим ангелом-хранителем в этой поездке. Именно так — в этой поездке — она.

Я хотел взять у сына из рук чемодан, но он отказался:

— Папа, релакс. Я сам.

Мы подошли к машине, припаркованной возле дома. Давид открыл багажник, легко подхватил тяжёлый чемодан и уложил его в авто. Потом он сел за руль, а мы с женой — на заднее сиденье.

Завёлся мотор: «Р-р-р…» Поехали.

По дороге в аэропорт мы с женой говорили о том, что в Киеве сегодня опять отключили свет на полдня, что, по мнению какого-то очередного военного эксперта, вторжение русских из Белоруссии всё-таки состоится, но, вероятно, не в этом месяце. Жена рассказывала, что сегодня во время ланча на работе разговаривала по Мессенджеру со своей киевской подругой, ещё в конце весны уехавшей из военного Киева в Амстердам к своей взрослой дочери, которая жила там давно. Так вот, материально у подруги всё окей, но морально ей там очень трудно: с дочерью общего языка нет, эта война её дочку почему-то мало интересует. Подруга моей жены чувствует там себя лишней, не у дел, без работы, без любимого дела — она кинорежиссёр. Поэтому она собирается вернуться в Киев.

— Понятно.

— Юрчику, одевайся там потеплее. Я смотрела прогноз погоды в Украине, там всю неделю будет снег. И холодрыга. Я тебе положила ещё одну пару тёплых носков. И, пожалуйста, без геройства, никуда не лезь, ладно?

— Ладно.

Я был благодарен жене за то, что она без лишних сцен и выяснений приняла моё решение поехать на пару недель в Киев. У меня в колледже как раз закончился осенний семестр, каникулы аж до середины января. Я знал, что с той минуты, как я ей сообщил о своём намерении отправиться в Украину и что уже взял билеты, жена переживает и волнуется. Но она ни разу не подала виду. Мы с ней жили вместе очень долго и в своём взаимопонимании достигли такого уровня, когда общение строится по принципу умолчания: «я знаю, что ты знаешь, что я это знаю». Применимо к данной ситуации, я знал, что жена знает, что ещё с лета я хотел поехать в Киев, хоть ей этого не говорил. Поэтому моё решение для неё неожиданным не было.

— Домовылыся? Так чи ни? Будэш обэрэжним? — спросила она по-украински. С первой недели войны она старалась как можно чаще говорить по-украински.

За годы нашего супружества она при мне не произнесла ни одного слова на украинском языке. Я даже не предполагал, что моя жена знает укранский. Понятно, она родилась и выросла в Киеве, мову понимала, но последний раз по-украински говорила, наверное, в школе на уроке украинского языка и литературы. И больше нигде. У неё дома в семье говорили только по-русски.

В Америке украинский язык, понятно, ей не был нужен вообще. Все филологические усилия были направлены на изучение английского. К тому же, как я уже сказал, для моей жены Украина никогда не